«Понедельник, 16 сентября 1974. Все эти дни чтение, работа в связи с новым курсом (Liturgy of Death). И, как всегда, то, что казалось извне сравнительно простым, вдруг предстает во всей своей глубине и сложности. Смерть стоит в центре и религии, и культуры, отношение к ней определяет собою отношение к жизни. Она — “перевод” человеческого сознания. Всякое отрицание смерти только усиливает этот невроз (бессмертие души, материализм и т. д.), как усиливает его и приятие смерти (аскетизм, плоть — отрицание). Только победа над ней есть ответ, и он предполагает transcensus (выход за пределы (лат.)) отрицания и приятия (“поглощена смерть победой”). Вопрос в том, однако, в чем состоит эта победа. Смерть раскрывает, должна раскрыть смысл не смерти, а жизни. Жизнь должна быть не приготовлением к смерти, а победой над ней, так чтобы, как во Христе, смерть стала торжеством жизни. Но о жизни мы учим без отношения к смерти, а о смерти — безотносительно к жизни. Христианство жизни: мораль и индивидуализм. Христианство смерти: награда и наказание и тот же индивидуализм. Выводя из жизни "подготовлением к смерти", христианство обессмысливает жизнь. Сводя смерть к "тому, иному миру”, которого нет, ибо Бог создал только один мир, одну жизнь, — христианство обессмысливает смерть как победу. Интерес к "загробной участи” умерших обессмысливает христианскую эсхатологию. Церковь не "молится об усопших”, а есть (должна быть) их постоянное воскрешение, ибо она и есть жизнь в смерти, то есть победа над смертью, "общее воскресение”.
"То come to terms with death»” (Примириться со смертью (англ.))... Написал это в своей лекции, но это "изнутри”. В 53 года (стукнуло в пятницу...) пора, как говорится, "подумать о смерти” включить ее — как увенчание, все собою завершающее и осмысливающее, — в то мироощущение, которое я именно ощущаю больше, чем могу выразить в словах, но которым я в лучшие минуты жизни действительно живу.
Для памяти отмечу следующие важные "открытия”:
— В смерти нет времени. Отсюда умолчание Христа и подлинного предания о состоянии умерших между смертью и воскресением, то есть о том, о чем больше всего любопытствует не-подлинное предание.
— Ужас умирания. Может быть, для внешних? Смерть, две недели тому назад, Мариночки Розеншильд, утонувшей спасая своих детей. Ужас этой смерти для нас. А для нее? Может быть, радость самоотдачи? Встреча со Христом, сказавшим: “Больше сея любви” (Ин 15:13) — Что исчезает в смерти? Опыт уродства этого мира, зла, текучести... Что остается? Его красота, то, что радует и тут же мучит: “Полевые пути меж колосьев и трав...” (Из стихотворения И. Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья...») “Покой”. Тот покой субботний, в котором раскрывается полнота и совершенство творения. Божий покой. Не смерти, а жизни в ее полноте, в вечном ею обладании».
«Вторник, 15 сентября 1981. Вчера вечером начал свой курс “Liturgy of Death”. Шестьдесят четыре студента! А курс elective (Факультативный (англ.)), то есть не обязательный».
«Вторник, 20 октября 1981. Сколько мыслей, сколько “откровений” приходит, пока читаешь лекцию. Вчера (“Литургия смерти”) говорил о “проблеме” спасения, воскресения некрещеных. И вдруг таким ясным становится, что дело не в том, знали они или не знали Христа, поверили ли в Него или нет, были крещены или нет, а в том, что Христос знает их и Себя отдал им и за них. Поэтому и их смерть “поглощена победой”, поэтому она и для них встреча со Христом».
Отец Александр собирался написать и книгу: «Вторник, 23 марта 1976. Вчера писал скрипты для “Свободы” — о Вербном Воскресенье. В сущности хотелось бы до смерти написать: “Страстная. Пасха. Пятидесятница”, “Богородица”, “Литургия смерти”, “Рождество и Богоявление” Так был бы обнят, покрыт весь круг. <...> Среда, 8 октября 1980. В связи со своей книжечкой “Liturgy of Death” думаю и почитываю о смерти, точнее — о подходе к ней в христианском богословии». Но написать такую книгу отец Александр не успел, да и записей к лекциям не осталось («Вторник, 8 декабря 1981. Вчера вечером кончил курс о “литургии смерти” Теперь надо бы заняться приведением его в порядок... Но когда?»). Огромное счастье, просто чудо, что студенты нередко записывали лекции на магнитофон, для себя.
