Ведь день с рассвета был будто ясный, на небе не было и облачка. А гром среди ясного неба, как ни крути, не к добру.
Кто-то посмотрел на небо, кто-то – на зеркало реки.
И там и там было одно – по небу летел огромный огненный шар.
Разговор срезало.
Да что там – многие затаили дыханье, а вдруг пронесет.
И действительно – пронесло.
Если Господь и собирался покарать сегодня лжеца, то тот находился где-то далече. А через деревню шар пролетал совершенно случайно.
Он улетел за лес, дым рассеивался, небо стало снова голубым, вслед за ним теряла багровый цвет и река.
И люди потихоньку выдыхали…
Но слишком рано: раздался грохот как от взрыва, земля затряслась. Резко, словно пес с цепи сорвался ветер. В окнах домов треснули стекла, остановились единственные в селе часы.
На речушке поднялась волна, каких не бывало даже в паводок, смыла с мостков корзины с бельем, опрокинула в воду двух хозяюшек. Те кричали, звали на помощь, пока не вспомнили, что летом в реке утонуть может разве что пьяный.
В избе проснулся ребенок, он завопил в своей колыбели, матушка тут же взяла его на руки, стала успокаивать, хотя сама была испугана без меры.
Скинуло с кровати и старика Пахома, который из тайги пришел заполночь, а, потому и спать собирался до обеда.
По шаткой лестнице на колоколенку взобрался попик – осмотрелся вокруг. Втянул в себя воздух – показалось, что пахнет горелым, и будто серой.
Из-за леса подымался столб не то дыма, не то пыли.
Попик поплевал на руки, схватился за бечевку и ударил в колокол.
К церквушке стал подтягиваться деревенский люд, застегивая на ходу телогрейку, подошел и проспавший все Пахом.
Крикнул:
– Поче звоняш?
Священник ответствовал:
– Дак ведь звезда Полынь упала! Истину тебе глаголю! Треть рек и источников станут горьки, и множество народу погибнет! Последние часы мира уже наступили! И всем надлежит причаститься перед смертию!
Пахом подошел к колодцу, бросил ведро. Подняв, стал пить прямо из него. Напившись, отер рукавом бороду:
– Да не… Обнакновенная волога… Не то ты баешь!
– Тебе, дураку, сказано: треть источников! – не успокаивался попик.
– Адали надоть схоить, изгленуть…
– Ну и иди, коль без причастия умереть желаешь!
– И пайду!
***
Пахом ушел через час.
Ушел сам, прихватив только берданку и патронташ.
А народец сельский разошелся по домам, натопил жарко бани, попарился, переоделся в чистую одежду.
Затем, где-то около полудня, селяне сошлись к церкви, исповедовались да приняли последнее причастие.
Стали ждать смерти – она не торопилась.
Плакали дети, но не от страха – он прошел. Им хотелось есть и играть.
Время неспешно шло – сначала добрело до обеда, потом начало потихоньку скатываться к ужину.
Уже и смеркалось.
Не дождавшись конца света, люди расходились по домам.
Спать в деревне ложились рано.
Под аркой Антипа скрутил кашель. Будто сначала крепился, потом кашлянул разок несильно. Ну а затем в организме его случилась какая-то лавина: кашель становился, все громче, чаще, изо рта летели сгустки. Больного скрючило в три погибели, глаза налились кровью. За кашлем некогда было и вздохнуть.
Все кашляя, из кармана пиджака достал пачку папирос, выбил одну, вставил гильзу в рот, но тут же выплюнул ее с очередным приступом.
Андрюха достал папироску из своего кармана, прикурил ее, подал Антипу. Тот принял с кивком благодарности, затянулся…
…И кашель довольно быстро стал сходить на нет.
Антип перевел дыхание, вытер с глаз слезы.
– Курите, – разрешил он остальным и добавил. – Может, в последний раз затянемся.
По брусчатой мостовой катила бричка, напротив, у подъезда углового дома скучал швейцар. Над ним, омытая летним дождем, словно новая сверкала вывеска: «Ресторанъ Лондонъ».
– Если вдруг кто хочет отказаться – еще не поздно. Сейчас самое то время.
– Да ладно, нам-то чего?.. – ответил за троих Андрюха. – Ты же самое сложное на себя берешь?..
Последнюю фразу он полуспросил – а не раздумал ли сам Антип. Но тот покачал головой: нет, все по плану.
– Ну, тогда начали…
***
В ресторане веселье было на излете.
Половина зала уже опустела ввиду утреннего часа. Но на окнах висели шторы, часов не имелось, и некоторые посетители пребывали в благостном неведенье о времени суток.
