Литературный архипелаг - страница 23

, где должно было состояться совещание о проекте устава ТЕО (Театральный отдел Народного комиссариата просвещения) под председательством Всеволода Эмильевича Мейерхольда[144]. На это совещание был приглашен, в числе многих других театральных деятелей, артистов, драматургов и критиков, Разумник Васильевич Иванов-Разумник[145], который взял и меня с собой. Разумник Васильевич считал мой обзор новейших течений в немецкой эстетике, напечатанный еще перед войной в 1911 году в февральской книжке «Русской мысли», достаточным основанием для привлечения меня к работе по теории художественной практики, затеянной хитроумным новатором Мейерхольдом. Еще задолго до заседания Разумник Васильевич предупредил меня, что ожидают также и Блока и что он хотел бы познакомить меня с ним. С этим знакомством у нас связывались особые планы.

Когда мы вошли с Разумником Васильевичем из полутемного коридора в роскошно обставленный зал с видом на Неву и на Петропавловскую крепость, я, совершенный новичок здесь, на минуту смутился и растерялся. Зал был полон народа, шум разговоров слышался отовсюду, облака табачного дыма стелились поверх голов под высоким потолком, затемняя солнечный свет, проникавший в зал сквозь высокие окна. Мне казалось, что я очутился незваным гостем на каком-то неожиданном бенефисе. Но Разумник Васильевич не дал мне опомниться. Он взял меня за локоть и, указывая на противоположный угол у окна, сказал: «Вот Блок!» Мы обошли длиннейший стол, покрытый зеленым сукном, и группки людей, беседовавших вокруг него, и подошли поближе. Блок сразу же прервал разговор со своими собеседниками, двумя «театралами», одним из которых был композитор и большой знаток Чайковского Борис Владимирович Асафьев (Игорь Глебов), а другим — Владимир Николаевич Соловьев, специалист по истории театра[146], и с вежливым наклоном головы ступил шаг навстречу нам. Собеседники его отошли. Мы остались втроем.

Я хорошо помнил ранние фотографии поэта: кудрявая голова, пластически очерченный рот, чуть-чуть затуманенный взор и слегка высокомерное выражение на необычном лице. «Избалованный романтик! Да и наряжается, как полагается поэтам», — заметил однажды при мне с пренебрежительной гримасой на лице один убежденный прозаик, марксист довоенной выправки. Но как непохож был Александр Блок, стоявший передо мною вполоборота к высокому окну, на свои изображения прежнего времени. Высокий, стройный, с аккуратно постриженными волосами, в куртке военного покроя, какие еще донашивали тогда бывшие «земгусары» (гражданские сотрудники «Союза земств и городов»)[147], с робкой улыбкой и слегка прищуренным левым глазом, Александр Александрович Блок ни одной черточкой не обнаруживал своего истинного существа, а если и «рядился» во что-то, то скорее в заурядность, в подчеркнутую готовность быть со всеми и как все. Тем не менее робко-застенчивая его улыбка останавливала внимание и поражала своей загадочностью: «Отчего бы это так?!» От давнишней юношеской надменности не осталось и следа. Было нечто грустное во всем его облике и, может быть, поэтому нечто очень-очень привлекательное.

Между тем Разумник Васильевич успел представить меня Блоку, прибавив: «Это и есть товарищ, недавно вернувшийся из германского гражданского плена, о котором я уже говорил вам». Взгляд Блока встретился с моим. Бровь над прищуренным левым глазом его приподнялась будто бы от удивления, глаз раскрылся, но робкая, как бы сдвинутая вправо улыбка оставалась все той же. «Что же, будет у них ре-во-люция?» — с иронической запинкой в глуховато звучавшем голосе спросил Блок[148]. Я отвечал, как мог, закончив свой очень сжатый отчет замечанием, что хотя переворот после разгрома Германии союзниками крайне вероятен, это будет совсем не то, что у нас. «А вы уже успели присмотреться к тому, что у нас происходит? — заметил Блок, снова прищуривая уголок левого глаза. — Если они нас там, в Германии, не поддержат, то и у нас может произойти совсем не то, что мы воображаем».

Я сообразил, что тут явное недоразумение. Блок, вероятно, принимал меня в каком-то смысле за «своего», за единомышленника Иванова-Разумника — левого эсера. Тот, поняв ошибочное предположение Блока, поспешил его исправить. Он упомянул мою статью о настроениях германского народа, которую я написал для подготовляемого им сборника и в которой я утверждал, что все симпатии немцев к русской революции — лишь отражение общенародной надежды, что с революционной Россией удастся заключить сепаратный мир за счет берущих верх западных союзников