19-IX-1910
Многоуважаемый Валерий Яковлевич!
Сегодня на квартире Вашей я узнал, что, прежде чем повидать Вас, мне следует письменно попросить у Вас разрешения на это. Я последние два года занимался стихотворными опытами, но за все время не мог согласиться с самим собой в их оценке. Между тем опыты мои сильно мешают мне в моей философской работе, которую я считаю успешной; я очень хотел бы услышать Ваше слово о моих стихах: оно, вероятно, решило бы участь этого моего увлечения, и я или обратил бы на него серьезное внимание, или же постарался бы отделаться от него. Если Вам не представляется невозможным найти для меня несколько минут, чтобы просмотреть несколько моих строф — то я буду Вам очень благодарен за разрешение к Вам явиться.
Не лишним, может быть, будет прибавить, что родился я в 1891 г. и что около трех лет я систематически занимаюсь философией в немецких университетах — самые важные факты из моей биографии.
Кроме суббот, и в следующей неделе, кроме вторника и среды, я все дни свободен.
С сов[ершенным] почтением
Арон Штейнберг
P.S. О Вашем отказе я сумел бы заключить из отсутствия ответа.
Адрес мой: Москва, Мещеринское подворье, А. Штейнбергу
Воскресенье 12 мая [19]12 г.
Heidelberg, Unt.: Neckarstr. 42
Высокоуважаемый Валерий Яковлевич!
В позапрошлом году я обращался к Вам в Москве по поводу своих стихотворных опытов; я не знаю, сохранилось ли еще в Вашей памяти то впечатление, которым Вы тогда со мной поделились, но, тем не менее, я решаюсь еще раз обеспокоить Вас по тому же поводу.
Мне кажется, что я успел с тех пор немного подвинуться вперед в своих стихах: исполнение стало гораздо больше приближаться к задуманному, чем раньше, и выраженные стихами мысли и чувства мне легче теперь признать своими, чем прежде. И все же я по-прежнему не знаю, должен ли я верить себе, пусть только в своей сравнительной оценке. А между тем, как и тогда, вопрос этот не является для меня праздным. Поэтические достижения враждебны философским исканиям; путь поэзии, может быть, и труден, но короток; пути же философии, я чувствую, теряются в последнем будущем одной человеческой жизни. Вот почему трудно искренне и с одинаковой силой любить и красоту, и истину. Я хотел бы еще в ближайшие годы окончательно решить для себя этот вопрос. В настоящее время меня интересует одно: остается ли вопрос открытым или он уже предрешен. Если я ошибаюсь и ныне так же неудачно выражаюсь стихами, как и два года тому назад, тогда мне, конечно, не следует искать разрешения высоких загадок в красивых сочетаниях слов. Но как знать, ошибаюсь ли я?
Мне кажется, я достаточно ясно сказал о своем деле. Если я решаюсь во второй раз занять Ваше внимание таким чисто личным делом, то только потому, что не знаю, кто мог бы лучше Вашего повлиять на мое мнение в этом вопросе, и еще потому, что встретил такое любезное отношение с Вашей стороны в прошлый раз.
Здесь я прилагаю одно стихотворение, но оно, в этом я уверен, превосходит все другие стихи мои последнего времени; Ваше суждение об этом стихотворении было бы суждением обо всем этом времени.
Должен ли я рассчитывать на Ваш ответ?
Глубоко уважающий Вас
Хвала всему!
Нет тайных помыслов для взора чистого,
Для сердца чуткого нет явных дел;
Словами прежними молиться истово
И злым, и праведным дано в удел.
И злым, и праведным даны предания
Про царство вечное и без границ;
Кто не расслышал бы слов оправдания
В священном шелесте святых страниц?
Кто не поверил бы в судьбу превратную
В песке отмеченной земной межи?
В века притворные, в весну стократную
И страстной истины, и цепкой лжи?
Пусть помнят робкие и духом темные:
Возврата вечного — не превозмочь!
Есть в блеске солнечном мечта нескромная,
Но миг — под звездами и день, и ночь!
Грядущей вечности намек возвышенный
Пусть в душах спугнутых рассвета тень!
Все правды сказаны и все услышаны;
Равны под звездами и ночь, и день.
Пусть взором чистые, пусть сердцем чуткие
Любовью светлою полюбят тьму,
Пусть шепчут радостно молитву жуткую:
