В служебные функции главы отдела культуры входили поездки по всему миру: в Южную Африку, Южную Америку, Индию. Вот одна из типичных дневниковых записей, повествующая о том, что случилось годом раньше: «В начале апреля был в Париже для совещаний о съезде по еврейскому воспитанию; в июне снова отправился в Париж с С[оней] [женой] для съездов и участвовал в Комиссии экспертов для выработки текста Конвенции против дискриминации в образовании (ЮНЕСКО). Затем вернулись в Лондон» (16.XII.1961).
Чувство ответственности перед народом и его культурой обострилось перед войной: «Уже скоро три года, как в центре внимания судьба Европы. Стремление постичь ее, предугадать ее будущее, всматривание в мельчайшие подробности ее повседневных проявлений. Вот и протекший день почти целиком ушел на это. С утра, как проснулся, первая мысль: что слышно? Абиссиния, Женева, Италия, Англия, Германия — как если бы это было моим профессиональным делом» (10.IХ.1935). Личные связи со всеми странами, где были еврейские общины, переписка, звонки, поручения, инициативы, — внушали уверенность, что он является неким культурно-духовным центром, В год 80-летия (1971) Штейнберг делился с друзьями, С. и Ф. Капланами: «Разнообразие стран, откуда приходят отметки для аттестата зрелости, и его многоязычие, по-моему, связаны с тем, что я не перестал быть точкой пересечения».
Для такой уверенности прежде всего необходимо было убедиться, что он сам не изменился, верен себе. Штейнберг постоянно проверял себя: «Вижу, что я уже 30 и более лет тому назад мыслил, чувствовал и, главное, жил в однородной стихии. Это то, что называется „дух времени“, и, не отставая от еврейских корней, я — осязательное подтверждение того, что мы — жизненный элемент объединяющегося рода человеческого» (27.IХ.1951).
Фактором успокоенности, примирения с собой стала, несомненно, сложившаяся наконец в Лондоне личная жизнь. Одна из его поклонниц, еще с петроградских времен, Софья Владимировна Розенблат, была рядом с Аароном Захаровичем все берлинские годы. Они встречались каждый день, она помогала переводить, переписывала его работы и т. д. До весны 1935 г. Аарон хранил верность кодексу философа-холостяка и приехал в британскую столицу один. Но Соню надо было спасать; ее переезд из Берлина был возможен только в качестве жены. 10 декабря 1934 г. Аарон предложил условия: «Сонюрочка, Вы ведь понимаете, что я, по существу, предпочел бы остаться single (один (англ.)], и для меня это лишь средство перевезти Вас сюда. Я предпочел бы всякую другую возможность. Моя женитьба сделает невозможным для меня когда-либо выступить инициатором того дела, которое мне представляется, чем дальше, тем больше, — самым насущным в ближайшем еще десятилетии. Подумайте обо всем этом серьезно. Мне жаль, что я так, второпях, затронул эту тему, занимающую меня с юных лет. Но я хотел бы, чтобы Вы — мой лучший друг — в Ваших помыслах видели меня совсем ясно. Может быть, для Вас в этом есть нечто нежелательное, поделитесь со мною вполне открыто. Вообще мы не должны ничего скрывать друг от друга, дорогой мой дружок. Я полон к Вам нежности, очень-очень люблю Вас и хочу от всей души, чтобы на нашем небе, на том, которое только над нами, не было ни единого облачка. Если бы я знал, что у Вас есть терпение, что Вы верите в нашу звезду вполне, я бы вопроса о женитьбе не поднимал. Вот почему я и смотрю на весь этот проект как на „семейное событие“. Но до того, как продолжать, я хочу услышать Вас. Подумайте и напишите»[67]. Софья Владимировна согласилась. Она целиком посвятила себя мужу; детей у супругов не было. В дневниковом самоотчете после смерти «Сонюрки» (18.III.1968) содержался глубокий анализ их отношений (в то же время художественно оформленный), из которого очевидно, что С.В. сохраняла индивидуальность, хотя Штейнберг беспрерывно втягивал ее в проблемы собственного философско-личностного развития: «…когда я клал на стол одну из тех старых тетрадок, ты отворачивалась, продолжала читать что-либо свое или даже как будто невзначай выходила из комнаты»
