О стихах А. Ладинского писать мне приходилось много раз. Новые его стихотворения — в особенности первое, — как всегда талантливы и легки, блистая какой-то прирожденной «нарядностью», которая у другого стихотворца показалась бы манерной, но у Ладинского естественна.
Закончен «Державин» Владислава Ходасевича. К сожалению, он напечатан не полностью. Осенью этот прекрасный, интересный и чрезвычайно искусный труд выйдет отдельным изданием. Отложим до того подробный отзыв о нем.
Статья И. Голенищева-Кутузова о Вяч. Иванове ценна, главным образом, тем, что в ней встречаются новые стихи Вяч. Иванова. Но все-таки хорошо, что она напечатана. Хорошо было напомнить о писателе, который, в сущности, неизвестно кто — поэт? критик? философ? исследователь? эссеист? Но наверно и бесспорно один из самых замечательных людей в русской литературе последних десятилетий.
Воспоминаний о Сергее Есенине написано довольно много. На них в России есть спрос, – не только потому, что стихи Есенина пришлись русской молодежи по сердцу, но и потому, что судьба его многих из этого «молодняка» поразила. На трезвый взгляд ничего необыкновенного и поражающего в этой судьбе нет: люди кончают самоубийством не так уж редко… Особенно теперь. Участь Есенина такова же, как участь Маяковского. Но вокруг есенинской смерти создалась легенда, которую смерть Маяковского не вызвала и не вызовет. Есенин не умер, он «погиб» — романтично, грустно, с долгим предсмертным томлением, со стихами, в которых он за год до смерти о неизбежности своего конца говорил и к которым подходит название «лебединых песен»… В советской обстановке все это было необычно до крайности, это было вызовом ей, и казалось, Есенин не только покончил с собой, он — как Кириллов в «Бесах» Достоевского, — «заявил своеволие». Идеологи коммунизма почувствовали это сразу. Недаром они сразу повели борьбу против новой заразной болезни — «есенинщины», которая стала синонимом упадочничества, малодушия, бессильно протестующего индивидуализма.
Своеволию в новой России места нет, и есенинским случаем удобно было воспользоваться, чтобы показать, к чему оно приводит. Но рядом с этим официальным толкованием стало складываться «житие»: сказание о юном и прекрасном поэте, который «не выдержал», который в ужасающем однообразии советской скуки сначала буйствовал с отчаяния, а потом, устав буйствовать, наложил на себя руки. В теперешней русской литературе, в теперешней русской жизни мало «человека». В Есенине, наоборот, лично-человеческое начало было сильнее всего, и, уходя из мира побежденным, оно как бы взывало о сочувствии. (Будто по Фету: «и в ночь идет, и плачет уходя».) Ответом и были похороны, почти что всероссийские, обнесение гроба вокруг памятника Пушкину, слезы, литературные вечера, потоки стихов, воспоминания, негласная канонизация.
В воспоминаниях о Есенине апология его же производится открыто. Защищать и оправдывать самоубийцу вообще трудно, в Москве же тем более, ибо — «Октябрю» это абсолютно не «созвучно», и поэтому рискованно. Авторы воспоминаний стараются лишь подчеркнуть в Есенине наиболее привлекательные его черты, поддержать к нему любовь и интерес. От выводов, от нравоучения они благоразумно воздерживаются.
Вольф Эрлих, один из даровитых молодых русских стихотворцев, издал сборник отрывочных коротких записей о своих встречах с Есениным, о своих беседах с ним, о совместных с ним похождениях. Книга названа «Право на песнь», – довольно туманно и довольно уклончиво. У Эрлиха лучшие намерения: он старается быть безупречно правдивым, он Есенина искренне любит и, как близкий его друг, он многое о нем знает. При всем том «Право на песнь» обещает больше, чем дает. Если главным образом повинен в этом герой книги, то не без греха и автор.
Эрлих никак не может забыть, что он поэт, что ему надлежит писать «художественно» и, в особенности, образно. И вместо того, чтобы начать свой рассказ приблизительно так: «познакомился я с Есениным там-то и тогда-то…» и продолжить рассказ, думая только о его теме и предмете, а не о себе, – он начинает с каких-то оловянных солдатиков, которые ему снились в детстве, упоминает об игрушечном магазине Бибикова в Симбирске, где он этих солдатиков приобрел, и так далее, будто все это имеет к Есенину отношение. Он не чувствует, что его «художественность» крайне условна и относительна и что его рассказ во всех смыслах выиграл бы, если бы автор решился пожертвовать тем, что его так ненужно, назойливо и наивно украшает. Впрочем, это вопрос общий и несправедливо упрекать в литературном манерничаньи одного Эрлиха, раз добрая половина молодых русских писателей пишет так же, как он.
