Матушка, бабушка, а молода.
Будто с тобою беда – не беда.
Глянешь глазком да как срежешь словцом.
Как я хочу быть с тобой молодцом!
Дай мне припасть не к холодной руке.
Быть до последнего накоротке.
* * *
Сколько твой полёт
длится в полусне?
Здесь же снег идёт,
снег… снег… снег…
Сквозь мои миры
всё летишь, летишь.
Лепится в шары
тишь… тишь… тишь…
Обретает плоть
снеговая взвесь,
превращаясь в лёд
здесь… здесь… здесь...
Помнишь ли меня,
миссис и мадам,
шар земной вертя
там… там… там?..
* * *
Стоит мне выпустить птицей из уст
имя твоё,
в птичий базар превратится Якутск –
прочь, вороньё!
Взглядом одаришь – ядрёным снежком,
да не пройдёшься со мной вечерком.
Слышится снега рассыпчатый хруст –
лучше взапятки иди-ка, Якутск!
* * *
Несыгранный Гамлет
в каждом двуногом
от жизни тащится без монолога.
Смерть Моцарта
может постигнуть любого,
ни разу не взявшего ноту от бога.
Да здравствует музыка, что изнутри нас
возносит над слышимым и обозримым!
А льётся в эфире – в разлив и навынос –
для хлеба и зрелищ Третьего Рима.
Да славится слово для тайного круга,
где ловят друг друга с первого звука!
И Гамлет, и Моцарт на севере диком
застигнут тебя в смущенье великом.
* * *
Будет война –
будет пища
для воронья,
бог не взыщет.
Мы в ледяном
схороненье
станем зерном
во спасенье.
Будет весна –
будет слово
слаще вина
молодого.
Дай нам, земля,
без печали
жить не с нуля,
а сначала.
* * *
Помилован и обвинён –
не страшен суд, а фараон.
Отдай последнее, изгой!
Остаток дней – паёк сухой.
В одной руке – клубок дорог.
Ну а в другой – сухой паёк.
Через океан
Когда мой день проходит, твой
лишь начинается, и ты
летишь на свет и споришь с тьмой
не свысока, а с высоты.
Что мне темно, тебе видней
в другом конце земли, где мне
быть без тебя куда странней,
чем здесь, в немеркнущей стране.
SMS
И явные мои признанья,
на номер посланные твой,
пронизывают расстоянье,
континуум вневременной,
и набранное мимолётом,
тобою брошенное вскользь
ответно, на автопилоте,
пронзает жизнь мою насквозь.
* * *
Эми Уйанхаус Уноси моё сердце в звенящую даль,
уноси мою душу в гудящую высь!
Кто тебя ниспослал, сам тебе подпевал –
с поднебесья неслись песнопенья на бис.
Где мурашками свет пробегает во тьме,
голос твой сквозь пространство и время летит –
тебе холодно в вечности? Холодно мне,
хоть и солнце моё устремилось в зенит.
* * *
Где свет во тьме предвидеть не дано,
как будто бы пульсирует струна,
натянутая до предела, – до
прикосновения смычка – и на
краю обрыва! Так побудь со мной,
со мной, а не наедине с собой, –
над бездною, колеблемой струной,
стань песней и судьбой!
* * *
Вот что тебе сейчас даровано в избытке –
блаженство зрелости
и сладость увяданья.
Дай твоего вкусить любовного напитка
с горчинкой вечности
в подвалах подсознанья.
* * *
И эту роль я не для вас играю!
Вас тьмы и тьмы, и тьмою в свете прёте.
И как ни выбираю место с краю,
я остаюсь последним самураем
на линии огня в последнем доте.
И кто бы ни командовал парадом
из богоизбранных и богоносов,
в меня летят все пули и гранаты,
когда я вдруг выпаливаю «нате»
и «ху из ху» решаю без вопросов.
* * *
Читаю томик Бродского – и пользуюсь
папирусной закладкой из Египта
с арабским алфавитом. Будто в пояс
я кланяюсь поэту, пряча фигу.
Прости, Иосиф! Я уж как-то свыкся
страницы укрощать подобным образом.
Все львы Венеции не стоят сфинкса,
ты знаешь сам, ни сообща, ни порознь.
Привет от мумии Тутанхамона
тебе к лицу как гражданину мира,
и с ним «Часть речи»
ближе для Софрона,
вся эта долго воющая лира.
Софрон
Типун тебе, священник, на язык
за то, что безо всяких закавык
укоренил в каком-то там улусе
такое имя как моё!.. Как с гуся
вода, с тебя ответственность, представь,
за имя, что пустило корни въявь
не в землях олимпийских, а тунгусских,
к тому ж заговорившее по-русски.
Наверно, был ты, поп, тот самый лоб,
что, избежав балды, сам стал балдою,
но я тебе обязан всем по гроб
столь неразумно выпавшей судьбою.
А тот, кого сим именем нарёк
впервые в тех селеньях, где от века
не ведали о прочих человеках,
видать, был от рожденья дурачок.
Что нынче имечко моё? И что
