Разумеется, нет ничего зазорного в том, что для привлечения публики на отдельно взятый спектакль приглашается актёр из другого театра (Каневский до сих пор считается актёром тель-авивского театра «Гешер»). Гораздо хуже, когда постановщик отдаёт обе ключевые роли известным самым широким слоям населения телелицам, руководствуясь, похоже, соображениями не столько художественными, сколько рекламными. И если Леониду Каневскому, привлекающему на хрестоматийное название «тех, кому за», отчего бы и не сыграть Городничего, то назначение на Хлестакова артиста Даниила Страхова, «ответственного» за обеспечение явки «тех, кому до» (слава секс-символа и плейбоя бежит впереди него ещё со времён «Бедной Насти»), выглядит более чем странным.
Думается, что и сам Николай Васильевич был бы весьма удивлён, обнаружив, что персонаж, аттестованный им как «сосулька» и «тряпка», преобразился в атлетически сложённого красавца: и от пола он 30 раз отжимается, и на турнике раз 15 подтягивается, и в бадминтон играет, и даже плавает, судя по всему, весьма недурственно. Прямо хоть в олимпийскую сборную его включай! А вот с вдохновенным враньём у него значительно хуже, чем с физической подготовкой. По технике вроде всё правильно: глаза горят, голос звенит, но нет-нет да и проскальзывает предательская тоскливая нотка. Похоже, скучно ему в этой роли, господа.
Под стать Хлестакову и Марья Антоновна (Таисия Ручковская), барышня спортивная во всех отношениях. Молодая актриса и растяжку неплохую продемонстрировать успевает, и перевороты на перекладине, хорошо хоть, плавает, как и её кавалер, вне пределов видимости зрителей, хотя обдать брызгами первый ряд всё-таки умудряется. И всё бы ничего, но, глядя на её замашки в обращении с мужчинами, примешь сию девицу, скорее, за юную акулку из мутных вод полусвета, нежели за уездную барышню, ни разу за всю жизнь не покинувшую пределов своего родимого Тьмутараканска. Так что застенчивость, с помощью которой актриса пытается изобразить тургеневскую девушку в сцене, где папенька с маменькой её героини грезят о блестящей жизни в Петербурге, доверия как-то не внушает.
Темпераментная же Городничиха вызывает просто недоумение. Антон Антоныч сам признаёт, что жена у него «малость с придурью». Но так ли уж мала эта «малость», если Анна Андреевна (Лариса Парамонова) появляется перед столичным гостем в одеянии гейши, дабы усладить его взор жемчужиной японской культуры – танцем с веерами? Неужто подобное «перевоплощение» столь важно для концепции спектакля, что режиссёр рискнул подставить свою актрису, которой для этого номера явно не хватает ни грации, ни изящества? Согласитесь, сыграть истеричку-провинциалку, вознамерившуюся поразить столичного гостя экзотическим зрелищем, – одно, а невладение пластикой – совсем другое.
Увы, самыми яркими и запоминающимися оказываются персонажи второ- и третьестепенные: заикающийся от страха смотритель училищ Хлопов (Дмитрий Асташевич), купец Абдулин (Юрий Тхагалегов), словно фокусник, вытаскивающий из карманов толстые пачки банкнот, слуга Осип (Дмитрий Сердюк) – русская вариация на тему Фигаро. Но самые горячие симпатии вызывают обаятельнейшие Петры Иванычи – Бобчинский и Добчинский. Леонид Тележинский и Александр Бобров обладают прекрасным чувством партнёра, весьма редким в наше время, когда у актёров считается чуть ли не хорошим тоном изо всех сил тянуть одеяло на себя.
На этой мажорной ноте можно было бы и остановиться. Но – не получается. Потому что загадка, над которой ломаешь голову в течение всего спектакля (а идёт он, как в старые добрые времена, три часа с хвостиком), так и остаётся без отгадки. Зачем все эти белые парусиновые пиджаки и холщовые брюки, зачем физкультурная форма времён первых гэтэошников (художник по костюмам Наталья Каневская)? Зачем Городничему собирать своих присных глубокой ночью на шатко ветхих мостках у края то ли болота, то ли тихой заводи (сценография Веры Никольской)? Зачем Осипу в финале переодеваться в форму НКВД и обустраивать в уголке авансцену типичного «лубянковского» кабинета, куда, как на расстрел, пойдёт Городничий уже после «Немой сцены»? Одним словом, зачем понадобилось сдвигать время действия почти на столетие, в середину тридцатых годов прошлого века, и устраивать такие странные сближения между гоголевскими прохиндеями и жертвами сталинских репрессий?
