– Ты, насколько я знаю, на Северном Кавказе войну начинал, – сказал он.
– Да, весной 43-го.
– Тогда тебе и карты в руки. Поезжай, не пожалеешь. Там, если взяться по-настоящему, не на очерк, а на книгу материал можно собрать. Сам бы махнул, да хвори не пускают…
Я пробыл в Туапсе полтора месяца. На следующее лето поехал снова. Водил меня в горы, угрюмо-дикие, безлюдные, по памятным ему местам давно минувших боёв, бывший комиссар 73-го зенитного полка Михаил Михайлович Лукьянов.
В 42-м единой линии фронта не существовало, оборону Туапсе держали, укрепившись на командных высотах: Семашко, Два Брата, Индюк, Каменистая, много их там.
Увиденное потрясло меня. За прошедшие четверть века ничего не изменилось в этих труднопроходимых местах, где ни дорог нет, ни людей, одни козьи тропы. Разве что затянуло густым мхом полуразрушенные дзоты да размыло дождями неглубокие траншеи и землянки. На заросших рододендроном крутых склонах, рядом с развалившимися вьючными ящиками, белели лошадиные скелеты, валялись проржавевшие винтовки, миномёты, егерские каски с серебристыми значками «Эдельвейса». Дважды мы с Лукьяновым натыкались на останки наших бойцов в полностью истлевших шинелях.
– Помечу место, – говорил мне Михаил Михайлович. – Вернёмся, сообщу Дробышеву, пусть придёт с ребятками, захоронит честь по чести…
Николай Фёдорович Дробышев, преподаватель туапсинского ПТУ № 9, готовившего будущих матросов с рабочими специальностями, от слесарей до коков, каждое лето уходил со своими питомцами в горы. Искать тех, кто давным-давно сложил голову где-то здесь, в одном из безымянных ущелий, и был списан в пропавшие без вести.
Ребята рыли могилы, складывали из плит трескунца надгробия, крепили медные таблички с надписями: «Здесь лежит неизвестный герой, защищавший город Туапсе». Сверху по сложившейся традиции замоноличивали полковой миномёт, их тогда в горах за Туапсе целой дивизии хватило бы…
– На государственный уровень давно это дело ставить надо, – сокрушался Лукьянов. – Дробышевцы, конечно, народ замечательный. Им сам товарищ Брежнев недавно благодарственное письмо прислал. Здесь ведь, под Туапсе, и 18-я армия сражалась, в которой он начальником политотдела был. И всё же… Ведь совсем пацан ещё девятнадцатилетний, можно сказать, пэтэушникам Дробышева ровесник, старший сержант 82-го стрелкового полка Николай Новицкий в августе 42-го телом своим закрыл амбразуру немецкого дзота, не пожалел жизни молодой. Александр Матросов, замечу, потом уж такой же подвиг повторил, нескоро… Героя Коле посмертно дали, улицу в Туапсе его именем назвали. А вот похоронить не получилось, обстановка не позволила. И 25 лет пролежал он на той амбразуре, пока казачата-следопыты из станицы Куринская не набрели на дзот. Обнаружили смертный медальон Новицкого; уцелел, что нечасто случалось… С воинскими почестями погребли героя в Куринской. А надо бы, я считаю, в Туапсе, на самом видном месте. Потому как Коля не просто амбразуру, он город своей грудью закрыл!..
Михаил Михайлович прошёл крестный путь от Одессы 41-го до Новороссийска и ТОРа (Туапсинский оборонительный район) 42–43-го. А после войны, обосновавшись в Туапсе, принялся собирать материалы, связанные с историей битвы за Кавказ. Рассылал письма во все концы страны, просил участников былых сражений, рядовых, офицеров и даже генералов, откликнуться, не посчитать за труд рассказать о себе, о друзьях-товарищах.
И по возможности сообщать, где они закончили войну. А коли уцелели, то поведать, как сложились их судьбы на «гражданке». Ведь на ней порой приходилось не легче, чем в походах да боях.
– Больше всего жаль мне бывало девчушек, молоденьких ещё совсем, – сказал Михаил Михайлович. – Санинструкторов, связисток, зенитчиц. Сколько их полегло в этих горах, не счесть! Потому и делаю, что могу, чтоб память людская не заплывала…
Мы переписывались с Лукьяновым не один год, до самой его кончины. Чем дальше, тем всё чаще Михаил Михайлович стал пересылать мне папки из своего архива. Видимо, опасался, что после его ухода из жизни они могут попасть в равнодушные руки и затеряться среди других, никому не нужных бумаг. А у меня «не заржавеют и сгодятся, когда придёт им пора». Прекрасный был человек. Несмотря на нелегко прожитые годы, оставался бесхитростным, прямодушным, открытым людям.
