* * *
Политик и его секретарь сидели в зале трактира, поглощая обильный завтрак. Питанием оба были довольны, и единственная их жалоба была на то, что Малка использовала слишком много тмина. К тому же их несколько смущала просьба экономить воду, поступавшую в деревню в ограниченных количествах. На кухне часто появлялся жидкобородый худощавый молодой человек, одетый в черное, заглядывавший в горшки с безразличным выражением. Дольникер попросил толстого Элипаза объяснить это явление, и ему сказали, что это — деревенский резник[2], который по собственной инициативе осуществляет контроль кашрута в трактире.
— У вас кошерная кухня?
— Нет, — ответил трактирщик, — с чего бы ей быть кошерной?
— Тогда зачем же кухня под контролем резника?
— Потому что раввин в такую маленькую деревню не поедет.
— Я с ума сойду в этой дыре, — обратился Дольникер к секретарю, — ты что-нибудь понимаешь?
— Конечно. Это у них такая красивая традиция из Русинских гор. Кстати, резник служит также и учителем детей деревни.
— Откуда ты знаешь?
— Я беседовал об этом с дочкой сапожника…
— Беседовал? — Дольникер перестал есть, и его рот наполнился слюной от зависти.
— Зеев, — сказал он хрипло, — эта анекдотичная ситуация не может далее продолжаться! Я прошу безотлагательно связаться с председателем местного совета. Я не требую для себя официального приема, но все же есть границы…
— Господин Элипаз, — обратился секретарь к трактирщику, — я хочу поговорить с председателем совета…
— Когда? — удивился трактирщик и заморгал. — У нас такого нету.
— Почему?
— Малка, иди сюда, душечка, я опять ничего не понимаю.
На удивление сдержанный Дольникер повторил свой вопрос в присутствии женщины, пытаясь сформулировать его как можно более понятно:
— Итак, госпожа, кто ведет дела в деревне?
— Какие дела?
— Общественные.
— У нас таких нету.
— Господи! Есть ли здесь персонал, что заботится о порядке, информирует жителей, когда придет машина из «Тнувы»?
— Это делает не персонал, — отвечала Малка, — это делает местный цирюльник во время бритья.
* * *
Вечером Дольникер отправился в парикмахерскую. Впрочем, его двухдневная щетина оправдывала визит. Цирюльня находилась рядом с трактиром, в передней части дома цирюльника Залмана Хасидова. Дольникер посетил парикмахерскую, будучи в плохом расположении духа. Зубная боль вчера быстро утихла, когда выяснилось, что внизу слева остались лишь искусственные зубы.
В маленькой парикмахерской уже сидели в тесноте около дюжины крестьян. Они ждали молча, что не соответствовало духу помещения. Худой резник раскачивался в углу, тихо бормоча слова молитвы. Таким образом, присутствующие составляли миньян[3].
Политик уселся на краешке стула, не вызвав никакой реакции окружающих.
Через несколько минут вошел ширококостный сапожник — только сейчас Дольникер выяснил, что он хромает, — и сказал цирюльнику как бы между прочим:
— Две коробки деревянных гвоздей номер три.
Низенький и совершенно лысый цирюльник записал что-то в толстую тетрадь, а сапожник уселся без слов рядом с Дольникером.
«Даже если он мне на затылок усядется, я ему ни слова не отвечу», — подумал Дольникер, вспомнив хамское поведение соседа. Однако с течением времени тишина стала невыносимой.
— Дружок, — обратился Дольникер к сапожнику, — вы сапожник в деревне?
— Да.
— Тогда почему вы просили гвозди у парикмахера, можно спросить?
— Для ремонта башмаков.
Снова наступила тишина, и Дольникер почувствовал, как растет немое напряжение. Вдруг политик встал и удивил присутствующих просьбой пропустить его без очереди, так как состояние его здоровья постоянно ухудшается. Все согласились с некоторым удивлением, и политик уселся перед поблекшим зеркалом.
— Бритье, прическа?
— Только бритье, дружок, надеюсь, ваша бритва достаточно остра, извините, так как моя щетина весьма упрямая, по правде говоря, я обычно бреюсь электробритвой, и моя кожа не привыкла к бритве. Но, возможно, это со временем пройдет. Почему вы не просите провести электричество?
— Просим, — ответил цирюльник, тщательно намыливая широкой кистью щеки политического деятеля.
— Когда вы просили, позвольте узнать?
