– Будьте любезны проследовать за мной, – произнес пэр на чистейшем русском языке, показывая на дом рукой в кремовой перчатке.
«Это кто? Мажордом? Швейцар? Секретарь?» – Игорь Анисимович не мог понять, о чем свидетельствует такой прием: о сугубом уважении хозяина к гостю или о попытке доказать свое заоблачное величие. Через гулкий холл с высокими стеклянными потолками, сквозь которые виднелись проплывающие облака, служитель проводил Водовзводова в библиотеку. Из окон библиотеки открывалась панорама парка. Мажордом сообщил, что Султан Вагизович выйдет через минуту. Ничто в комнате не указывало на восточную роскошь. Никаких ковров, чучел, сабель, никакого золота. Добротная старинная мебель, светлые льняные панели, улыбчивый огонь светильников в дальнем углу, книги, главным образом английские и немецкие, расставленные в шкафах от пола до потолка не по цвету корешков, не для украшения интерьера, а по делу. В простенке – небольшое полотно то ли Брака, то ли Пикассо кубистского периода: охристо-серые, дубово-зеленые и медно-красноватые тона – загадочно-сосредоточенная гармония.
Тут ректор вспомнил, что супруга Караева – главный редактор журнала то ли об архитектуре, то ли о дизайне, то ли о домашних животных. Выдержанность вкуса в интерьере противоречила образу закавказского магната. Не понимая, что за человек Караев, Игорь Анисимович терялся в догадках, чего от него ждать и как разговаривать.
Дверь беззвучно отворилась, и в библиотеку вошел хозяин в удобном домашнем костюме, не имевшем ничего общего ни с халатами, ни с «адидасом». Как все прочие вещи, одежда Караева выглядела аристократически просто. «Где-то должна быть тайная комната с кальянами, ятаганами и львиными шкурами, Султан, меня не проведешь», – подумал Водовзводнов, придав лицу выражение радушной суровости, каким встречал у себя в кабинете просителей уровня заведующих кафедрами. По улыбке хозяина нельзя было понять, открывает ли она чувства Караева или надежно их прячет. Дымчатые брови его были высоко подняты, словно Султан Вагизович был приятно удивлен всем, что связано с Игорем Анисимовичем.
Караев предложил ректору позавтракать, от чего тот учтиво отказался, давая понять, что хотел бы немедленно узнать о намерениях хозяина. Впрочем, они поговорили о музыке (Султан Вагизович пригласил Игоря Анисимовича на частный концерт квартета Бородина), о театре (Игорь Анисимович сообщил Султану Вагизовичу, какие артисты разыгрывают спектакли в его кабинете по поводу детей-студентов), о перестановках в правительстве и о курсе рубля. Султан Вагизович говорил умно, спокойно, не суетясь и не заискивая, и Водовзводнов опять немного разволновался. Приоткрылась дверь, в библиотеку заглянула какая-то женщина, должно быть прислуга. Караев мотнул головой, мол, пока ничего не нужно, и женщина пропала. Этот мгновенный жест показал человека, привыкшего к мгновенному пониманию и подчинению. Повернувшись к ректору, Караев внезапно спросил:
– Давно хотел поинтересоваться, Игорь Анисимович, нет ли в вас южной крови?
Игорь Анисимович мысленно бросился к зеркалу и устроил себе секундный осмотр. Никаких явных признаков азиатчины у него, разумеется, не было, но почему Султан спрашивает? Хочет показать, что Водовзводнов такой же азербайджанец, татарин или еврей, только скрывающийся за русским именем? Или это свидетельство доверия тайному сородичу? Откашлявшись, ректор важно произнес:
– Я, Султан Вагизович, по старой советской привычке интернационалист.
Он сразу почувствовал, что звучит это уклончиво и не слишком тонко.
– Как же иначе, Игорь Анисимович, без этого было бы невозможно достигнуть вашего положения, – кивнул Караев.
А ведь верно, подумал Водовзводнов, у нас кто только не учится, кто только не преподает. И чеченцы, и туркмены, и корейцы, и буряты, а уж евреев, тайных и явных, – добрая хайфа. Игорь Анисимович гордился умением находить общий язык с самыми разными людьми – богатыми и бедными, капиталистами и коммунистами, антисемитами и сионистами. Договорится и с Караевым, причем на своих условиях. Он и глупости говорит, когда надо, чтобы собеседник ощущал себя в безопасности, сознавал свое превосходство и незаметно подчинялся воле глуповатого визави.
