Тучный священник преодолел сто тридцать лье от Парижа и опасные бретонские дороги, чтобы в собственные руки передать мне письмо Талейрана. Я возблагодарила Бога, что Поль Алэн, как всегда, в разъездах и не помешает мне подробно обсудить с аббатом все, что меня волновало. Деверь, как и прежде, следил за мной весьма придирчиво, и одно имя Талейрана, просочившееся сквозь стены, могло вызвать скандал с его стороны. Даже сейчас, когда Поль Алэн отсутствовал, я старалась не произносить вслух имени министра иностранных дел, опасаясь, что кто-то из прислуги может подслушать и донести.
Аббату Бернье принесли ужин и горячего вина, чтобы согреться, и он не беспокоил меня, пока я читала письмо Талейрана. Он вообще вел себя куда более почтительно, чем в последнюю нашу встречу, видимо, считая, что, раз министр удостаивает меня личным посланием, я - какая-то важная птица, не менее важная, чем шуанские вожди, с которыми ему было поручено вести переговоры.
«Я не сомневаюсь, мадам, что вы уже на свободе, - писал Морис. - Закон о заложниках отменен, и его позорное применение должно быть предано забвению. Для Франции открываются новые горизонты, и только от вашей доброй воли зависит, откроются ли они для вас самой. По моему мнению, женщина вашего происхождения, ваших достоинств и вашей красоты достойна всего самого лучшего, что может предложить ей парижский высший свет, и я обещаю вам приложить все усилия, чтобы начало нового века стало для вас, милая герцогиня, и началом новой жизни».
Он подробно объяснял, что фундамент этой «новой жизни» нынче закладывает первый консул, чьи старания заслуживают самой высокой оценки и поддержки. Во Францию наконец-то пришел порядок: отныне не будет ни красных колпаков, ни красных каблуков. Зато будет закон, который повсюду восстановит справедливость. Эмигранты, которые захотят вернуться, получат такую возможность. Дворяне, у которых насильно отняли собственность, возможно, даже получат кое-какую компенсацию. Страницы прошлого будут перевернуты. Францию ждет процветание, а вокруг первого консула сплотятся самые блестящие представители нации, которые - чем черт не шутит? - позже могут образовать новый двор.
Эта фраза и поразила меня более всего.
- Наш друг пишет, что вокруг Бонапарта возникнет новый двор, - сказала я, обращая взор на аббата. - Значит ли это, святой отец, что консул призовет короля? Или…
Странная мысль закралась в мое сознание, но я не произнесла ее вслух. Или… Что я хотела сказать? «Или, - продолжила я мысленно, - первый консул сам станет… королем?» Может, как раз это имел в виду хитроумный Талейран? Впрочем, тьфу! Какая чепуха! Сие предположение выглядело так нелепо и карикатурно, что я отмела его как абсолютно нереальное. Конечно же, речь идет о возвращении Бурбонов!
- Не могу сказать, - уклонился от ответа аббат. - Это мне неведомо. Я хорошо знаю только то, что господину де Талейрану поручено вести переговоры с новоизбранным папой римским. Вскоре будет заключен важный договор, и права церкви во Франции будут полностью восстановлены.
- Даже так? - проговорила я недоверчиво. - Религия вернется в полной мере и неприсягнувшие священники будут прощены?
- Это абсолютно решенное дело. Как только Бретань утихомирится, я сам поеду в Рим для подготовки документов.
- Наш друг действительно имеет такое влияние на генерала Бонапарта, как все говорят?
Аббат вытаращил на меня глаза:
- Вы еще спрашиваете, мадам? Огромное влияние! Колоссальное! Ни один человек не может считать себя более приближенным к первому консулу, чем монсеньор. Вы себе не представляете, как он прислушивается к своему министру… ловит каждое его слово. Я сам был свидетелем их многочасовых совещаний с глазу на глаз.
Удивленная, я покачала головой и вернулась к письму. Разумеется, Талейран всегда умел поразить силой ума и глубиной проницательности. Так что не стоит изумляться, что нынче в лице Бонапарта он, наконец, нашел истинного ценителя подобных качеств. В бывшем прелате всегда жил великий государственный деятель, это было ясно любому, кто был с ним близко знаком. Вот и в письме он мне льстил… но выражал свои похвалы в таких пышных округлых выражениях, что читать его лесть было приятно. Он напомнил мне о том, что я блистала при Версальском дворе, что Мария Антуанетта ценила мои услуги и я служила ей как статс-дама.
