Ни Маргарита, ни повивальная бабка не ворвались в комнату на мой пронзительный крик - генерал предусмотрительно заперся на ключ. Однако с оглушительным звоном рухнули и разлетелись на куски стекла в балконной раме, и сами балконные двери полетели с петель с ужасным треском.
Ошеломленная, я повернула голову на этот грохот. И увидела, как на пороге балкона из темноты ночи возник силуэт высокого мужчины без плаща, без шляпы, в кожаной портупее и высоких сапогах, с обнаженной шпагой в руке.
Это был Александр.
Свистнула, рассекая воздух, сталь. Брюн успел только вскочить на ноги. Одним мощным мастерским ударом, прежде чем генерал смог потянуться к собственному оружию, мой муж отбросил его к стене и почти пригвоздил к ней, приставив острие шпаги прямо к его горлу.
- Я герцог дю Шатлэ, генерал. Кажется, вы ищете моего брата?
Брюн не мог говорить, поскольку сталь шпаги почти протыкала его тугой стоячий воротник. Неотрывно глядя на Александра, он был недвижим, как статуя, и не решался ни на какой знак, не мог даже качнуть головой. Презрение разлилось по лицу герцога. Выждав секунду, он ответил сам, обнажив белые зубы в жестокой усмешке, похожей на оскал:
- Я подарю вам жизнь, мерзавец, и сдамся сам вместо брата, если…
Он ослабил нажим на горло генерала, и Брюн смог хрипло выговорить:
- Если что?
- Если вы оставите меня с герцогиней до утра. Утром вы получите меня для расправы и сможете натешиться местью. Но сейчас я нужен жене. И я помогу ей, даже если мне придется выпустить из вас кишки!
Потрясенная, я еще заметила, как Брюн чуть шевельнул рукой, видимо, соглашаясь. У меня будто что-то надорвалось внутри от перенапряжения, в голове будто вспыхнули десятки солнц, а потом все вокруг для меня словно погрузилось во тьму. Я больше ничего не помнила. Тяжелый обморок был спасением для моего сознания: происходящее было слишком кошмарным, чтобы нормальный человек мог воспринимать подобное, не теряя рассудка.
5
Слепой туман повис над поместьем. Сиренево-бурая заря разгоралась в полнеба, ширилась, желтела, уступая место слабым, мягким лучам солнца. Накрапывал мелкий дождь. Все было, казалось, как обычно… лишь не постукивали приветливо ветви огромного каштана в окна спальни, и со двора пахло не воздушными молочными булочками, а гарью. День обещал быть туманным, сырым, сумрачным.
Очнувшись, я долго лежала молча, скользя взглядом по знакомым шпалерам, очертаниям мебели, прислушиваясь к потрескиванию огня в камине. Вокруг меня никого не было, но было заметно, что в спальне прибрались. Разбитые стекла были выметены, а выбитая балконная дверь заслонена фанерой и тщательно занавешена, чтобы меньше дуло со двора. Впрочем, почти не дуло… И погода была, кажется, уже такая теплая, что холода вряд ли стоило бояться. Последний день зимы, а уже как апрель.
«Я родила ребенка. Мальчика… И он оказался жив, как ни странно…»
В полной прострации я пошевелила рукой, легкой и прозрачной, как пушинка, коснулась ею опавшего живота, потом лица. Потом снова закрыла глаза, пытаясь осмыслить, что со мной. Во мне были поразительные легкость, ясность сознания и одновременно равнодушие. Я подозревала, что это от большой потери крови… я и сейчас, кажется, лежала в целой луже, и пора было менять простыни. Но мне не хотелось шевелиться, звать кого-то, и я была очень удовлетворена тем, что никого нет рядом. События последних дней до того истощили меня морально, что, казалось, в душе не осталось места ни для каких эмоций - только чувства удовлетворения от покоя, от того, что ничто уже не мучит, ничто не угрожает. Святой Боже, много ли человеку надо? Если тебя не трогают и ничем не обременяют - это порой уже счастье.
Мало-помалу у меня в памяти всплывали события минувшей ночи. Появление Александра и согласие этого проклятого Брюна дать ему время до утра… Надо сказать, этот гнусный синий генерал сдержал слово, данное герцогу, и не появился больше в моих покоях, хотя и выставил у входных дверей стражу. Когда я очнулась ночью, то слышала несколько раз, как часовые за дверью бряцали оружием и переговаривались. Где-то в глубине моего сознания мерцала страшная мысль о том, что они ждут Александра для того, чтобы отвести его на гибель, что я скоро потеряю мужа, и что это он сам вызвался принести себя в жертву ради нас с малышом, но боль от схваток туманила любые проблески рассудка. Превратившись в комок ощущений и эмоций, страстно желая, чтобы физические страдания прекратились, я сосредоточилась только на родовых муках, не в силах задумываться о чьей-либо судьбе.
