— Ну, — сказала она, подавая ему бокал, — давайте чокнемся и выпьем за нашу любовь!
— Лили… — изнемогая от страсти, пробормотал Далецкий.
— Тс! — прервала его девушка с кокетливой улыбкой и лукаво прищурила глаза. — Если опять нравоучение и мораль, то лучше молчите. Слышите? Сегодня вам разрешается говорить только о любви… Говорите мне о том, что я очаровательна и красива и что вам доставляет удовольствие и счастье видеть меня, быть со мной наедине и… целовать мои руки, губы…
Лили залпом опорожнила бокал и, поставив его на стол, истерически рассмеялась. Затем, закрыв лицо руками, в изнеможении опустилась на диван.
Далецкий бросился к ней и припал к ее коленям.
— Лили, Лили… — шептал он, вздрагивая всем телом.
— Ха, ха, ха!.. — исторически смеялась Лили.
И в ее странном, напряженном смехе как будто слышались слезы и заглушенные рыдания. А еще девушку сковывал ужас перед задуманным ею делом. Все эти сильные и противоречивые чувства туманили сознание Лили и заставляли ее сердечко бешено колотиться в груди.
Прошло несколько секунд. Смех замолк, и в уединенном кабинете, до которого не доносилось ни единого звука, наступила тишина.
Лили склонилась над головой Далецкого, неподвижно лежавшей на ее коленях. Она гладила его шелковистые волосы, а он наслаждался моментом, боясь неловким движением спугнуть юную и совсем еще не искушенную в искусстве любви нимфу, одаривавшую его своими, пока еще неумелыми, но оттого лишь более сладкими ласками.
— Зачем думать о завтрашнем дне? — как во сне, произнесла Лили тихим, звенящим голосом. — К чему? Надо жить настоящей минутой. Надо чувствовать себя счастливым, если есть возможность сказать мгновению: «Остановись — ты прекрасно!..» А там дальше, не все ли равно, что будет?
Далецкий приподнял голову и удивленно заглянул в большие, возбужденные тревогой и страстью глаза Лили. На ее щеках играл румянец, а дыхание выдавало крайнее волнение.
Лили обхватила нежными и тонкими руками его шею, притянула к себе его лицо и долгим, протяжным поцелуем впилась в его влажные, полуоткрытые губы. Потом в странном порыве испуга оттолкнула молодого человека от себя и порывисто вскочила с дивана.
Пройдя взад-вперед по комнате, девушка в раздумье остановилась у стола и, решив что-то и махнув рукой, наполнила бокалы шампанским.
— Что меня жалеть, если я сама себя не жалею! — с наигранным задором произнесла она и снова залпом опорожнила бокал. — Я хочу угара, хочу счастья, которое мне кажется таким близким и возможным!.. — продолжала она, озираясь кругом слегка затуманенными глазами. — Все эти проповеди о долге, нравственности, честном труде и честной жизни скучны, жалки, пошлы и противны. Весь смысл, вся цель жизни заключается в том, чтобы человек почувствовал себя сильным и смелым, оборвал все эти веревочки, связывающие его с окружающей средой, плюнул на все установленные традиции и нагло и безбоязненно перешагнул «по ту сторону добра и зла»…
Далецкий поднялся с колен и, обескураженный, неловко присел на край дивана. Весь его опыт записного донжуана остался за пределами этого ресторанного кабинета. Впервые женщина благодаря своей божественной красоте, невинной чистоте и еще чему-то едва уловимому получила над ним такую власть. Далецкий боялся даже поднять глаза на собеседницу, понимая, что взгляд его будет подобен взгляду преданнейшего из псов. Галстук его сполз на сторону, шелковистые волосы беспорядочными прядями опустились на лоб и виски. Он был бледен, да вдобавок еще и потел, словно старый богатый развратник при виде продающей ему свою невинность молоденькой курсистки.
Лили с удивлением посмотрела на своего кумира.
— Какой вы жалкий. Я почему-то представляла вас более интересным и сильным, — в раздумье прошептала она.
При этих словах жаркая волна гнева и возродившейся в нем мужской гордости накрыла сознание Да-лецкого. Он шумно отодвинул от себя стол, опрокинув при этом бутылку и бокал с недопитым шампанским. Откинув назад сбившиеся на лоб и мокрые от пота волосы, он молча двинулся по направлению к Лили. Стройная фигура девушки, ее беззащитность и свежесть несорванного цветка тянули его к себе с неодолимой силой. Но еще больше Далецкого возбуждало странное выражение ее глаз, в которых, помимо естественного в данных обстоятельствах страха перед получившим над ней полную власть мужчиной, читалось любопытствующее ожидание того, что должно было произойти дальше.
