– Ты не виноват, – гоганни вздохнула, – и ты любишь не меня… Тебе только так кажется.
Можно отступить, соврать, списать на сон, но он не может, не может, и все, есть же предел у всякой силы.
– Нет, я люблю тебя. И всегда буду любить, но это ничего не значит… Все останется как было, я никогда больше…
– Почему? – Голосок звучал обреченно и тихо. – Разве можно удержать в горсти воду? Разве можно удержать в сердце любовь? Она должна летать.
– Ты ее не держишь, – этого еще не хватало, говорить сейчас об Альдо. Но он будет говорить об Альдо и о любви Мэллит, потому что иначе сотворит непоправимое. Во имя Астрапа, неужели она не понимает, что с ним творится?! Хотя откуда? Она не Матильда и не Лауренсия, она ничего не знает о скотах, которых называют мужчинами. – Тебе лучше уйти.
– Но я не хочу, – гоганни робко улыбнулась, но глаза остались грустными, – и ты не хочешь, чтобы я ушла.
– Не хочу. – Добраться до кинжала и садануть по руке. Боль отгонит желание… Другого выхода нет, но тогда придется встать. За какими кошками он разделся, а теперь ничего не поделать. – Не хочу, но уходи. Потому что…
– Потому что ты меня хочешь? – она произнесла эти слова старательно, словно заученный урок. – Возьми.
– Ты с ума сошла!
– Так будет лучше. Так должно быть, и пусть так и будет!
Это Альдо! Проклятый осел сказал или сделал что-то непоправимое. Неужели он ей отказал? Наверняка… Каким бы болваном сюзерен ни был, он не будет ломать жизнь влюбленной девочки, он найдет разумную вдову, чтоб она околела. Или дело в Вице? Мэллит все узнала. От кого? От слуг или видела сама?
– Мэллит, мы не имеем права.
– Мы имеем право на все, – она больше не пыталась улыбаться, пухлые губы дрожали, но в глазах была решимость. Робер в каком-то оцепенении смотрел, как девушка ставит на стол свечу, развязывает стягивающие рубашку ленты… Белый шелк соструился вниз, упал к ногам гоганни, застыл лужицей лунного света. Мэллит вздрогнула, словно ей было холодно, и высоко вздернула подбородок.
– Ты говоришь, что я красивая? Тогда смотри.
Точно Альдо! Только мужчина мог так обидеть женщину, что она пришла ночью к другому, ненужному, нелюбимому.
– Ты знала, что я тебя люблю?
– Я все знаю. – Девушка, не опуская головы, подошла к кровати. – Ты меня видишь. Такой, какой хочешь. А я хочу видеть тебя.
– Мэллит…
– Молчи, – она опустилась на корточки, глядя снизу вверх. Если б она его любила, он бы умер от счастья… Но она пришла, потому что ей было больно, потому что ее любовь разбилась и она хочет заполнить пустоту хоть чем-то. Отвести ее к себе? Разбудить Матильду?.. Закатные твари, он должен сжать зубы, подняться, пойти к принцессе и сказать ей правду. Если та еще не догадалась!
– Робер, – в золотых глазах плясали огоньки свечей, а сзади темнело окно в лето с его падающими звездами, зреющим виноградом и запахом полыни. – Робер… Не отсылай меня… Пожалуйста.
– Во имя Астрапа!
Он так долго мечтал подхватить ее на руки, поднять, закружить, так долго представлял это, что, когда все случилось на самом деле, сон смешался с явью. Мэллит что-то шептала на своем языке, ее волосы были мягкими, как шерстка котенка, она боялась, но рвалась навстречу неведомому. Они были созданы друг для друга, созданы в незапамятные времена, когда не было ни черных закатных башен, ни разрушенных ныне городов, а по золотым степям бродили дикие кони, свободные, как ветер, и быстрые, как молния.
– Робер!
Зеленое платье на полу, зеленое, а не белое! Изумрудные глаза, длинные, очень светлые волосы, розовые губы… Лауренсия? Во имя Астрапа, как она здесь оказалась? Где Мэллит? Где он сам?!
– Не следует спать, когда собирается гроза, а луна на ущербе, – женщина улыбнулась и покачала головой, – а то заблудишься.
– Ты…
– Я, – кивнула Лауренсия.
– Ты осталась в Агарисе, я знаю это.
Красавица улыбнулась, небрежным жестом отведя со лба волосы.
– Ты был счастлив этой ночью, не правда ли?
Был ли он счастлив? Бывают ли счастливы свихнувшиеся? Видимо, да.
– Был.
– Я тоже так думаю, – Лауренсия потянулась, – и сейчас будешь счастлив снова.
– Ты осталась в Агарисе.
– Да, но какое это имеет значение?
