Он попытался заткнуть уши, но голосок зазвучал еще навязчивей. Это смеялось и говорило кольцо. Кольцо, которое он вытащил из кувшина с молниями, кольцо, которое привез Дик. Робер попытался сорвать перстень, но тот исчез сам. Дикая боль пронзила левое запястье, на котором когда-то был браслет. Вернуться?! Но он уже у стены. Робер сжал зубы и заглянул за ограду. Там были гвоздики, пунцовые гвоздики…
Королевские цветы лежали охапками, словно хворост в какой-нибудь лачуге. Среди тусклой зелени и багрянца белели лица. Знакомые и незнакомые, старые и молодые, все они медленно тонули в цветочном озере, над которым кружились пепельные бабочки. Те, кто сидел с ним рядом в таверне, лежали с краю. Дядюшка Дени, Магдала, Арсен, Серж, отец, Мишель… Во имя Астрапа, как он мог их не узнать, как он позволил им уйти?! Это – сон, бред, кошмар, они не могли оказаться здесь, в Горной Алати, не могли пить с ним горькое вино, не могли умереть сегодня, потому что были мертвы двенадцать, девять, семь лет назад!
– Это сделал я, – равнодушно произнес тот, кто раньше стоял у дерева. В синих глазах не было ни злобы, ни раскаянья. Только досада и усталость. – Я, а не ты.
Синеглазый меньше всего походил на существо, которое можно убить из простого оружия, и все-таки Робер выстрелил. Человек, или нечеловек, пошатнулся, но не упал, а побрел вперед. Медленно, покачиваясь, словно пьяный. Алая кровь падала на белый песок, шипела и исчезала, как исчезает вода на раскаленной сковороде. Робер смотрел на убийцу и ничего не делал, а тот поравнялся с каменной кладкой, которую оплетал враз покрасневший плющ, и уверенно открыл калитку. Маленькую белую калитку, которую Робер не заметил. Теперь синеглазый шел по мертвым гвоздикам, шел к тем, кого убил. Его надо было остановить, но Робер не останавливал.
Убийца поравнялся с отцом и медленно осенил его Знаком, капля крови упала на щеку маркиза Эр-При, словно чудовищная красная слеза. Затем настал черед Дени, Арсена, Магдалы, Сержа и наконец Мишеля. Незнакомец повернулся к стоящему за стеной Роберу, осенил Знаком и его, грузно опустился на умирающие цветы, лег на спину, скрестив руки на груди.
Кровь толчками вытекала из раны, исчезая в гвоздиках, а убийца улыбался, и только из глаз его постепенно исчезала синева. Кровь перестала течь, и Робер в ужасе вцепился руками в жесткие побеги – перед ним лежал дед. Мертвый…
– Так было надо, – равнодушно произнес кто-то сзади.
Робер оглянулся. Незнакомец в пыльном плаще вновь стоял за его спиной. Эпинэ закричал, бросился бежать и не сразу понял, что это не он бежит, а его несет, как осенний ветер несет осенние листья, а он не может остановиться…
– Так было надо!
– Кукушонок!
– Древней кровью вечер ал, молния!..
Удар грома, бешеный шум дождя, скрип открывшейся двери. Он опять забыл ее запереть… Во имя Астрапа, Мэллит!
6
Как же он орал, если она услышала. Мало того что орал, еще и двери не запер, хотя в Сакаци редко запираются. В замках и дворцах алатских господарей это не принято.
– Ты видел сон, – тихо сказала Мэллит, – плохой сон. Страшный!
На гоганни была длинная рубашка белого шелка, в руке она держала свечу, золотые огоньки плясали на волнистых прядках, отражались в печальных глазах. Она была прекрасна, еще прекраснее, чем несколько часов назад, когда они качались на качелях.
– Что тебе снилось? – повторила Мэллит.
– Я уже забыл. – Она была рядом, и на ней была только рубашка. Робер видел тонкую спину, ключицы, просвечивающие сквозь тонкий шелк соски. Это было невыносимо.
– Ты видел что-то плохое? – Золотые глаза, тени от ресниц на нежной щеке…
– Я люблю тебя… Давно. С той ночи, самой первой…
Вот и все! Он попался, не выдержал, хотя тысячу раз клялся не говорить ни слова. Это все из-за кошмара! И еще из-за белого шелка, где только Матильда такой откопала, но Мэллит в нем невозможно, невероятно хороша.
Длинные ресницы дрогнули, ему показалось или в уголках глаз блеснули слезы? Какой он мерзавец! У девочки все погибли, а он сорвался. Теперь у Мэллит не останется никого, кому бы она верила.
– Прости меня.
