Леворукий побрал бы Дидериха, не просто заполонившего свои пьесы отравленными перчатками, ключами и притираниями, но и с бергерской дотошностью расписавшего признаки отравления. Из-за дурака-сочинителя гайифские яды годятся, только когда убийство можно не скрывать. Мышьяк при всех своих достоинствах тоже имеет недостатки. С одной стороны, смерть можно свалить на несварение, с другой – к этому яду, как и ко многим другим, привыкают, и потом, он слишком медленно действует. Как и тинктура крапчатого болиголова, хотя именно она спасла Талиг. И еще вошедшее в поговорку везенье соберано Алваро. По числу покушений его никто не обогнал, даже сын… Странная тогда вышла история. Диомид и тот не знал правды. Ее вообще знал только один человек, и этим человеком была либо Алиса, либо соберано.
Его высокопреосвященство откинулся на спинку кресла и усмехнулся. Каким же желторотым юнцом он был, даже странно, что Диомид взял его в младшие секретари. Надо думать, причиной стала фамильная изворотливость Дораков. Диомид… Сильвестр словно наяву увидел обманчиво мягкий профиль и длинные, цепкие пальцы, вцепившиеся в дубовые подлокотники. Его высокопреосвященство первым сказал то, о чем другие молчали: король и королева губят Талиг, они должны уйти, иначе страну ждут проигранные войны, голодные бунты, междоусобица и, в конечном итоге, распад королевства на враждующие между собой осколки.
Это было сказано в резиденции кардинала, потому что больше говорить было негде. Франциск и Алиса были непроходимо глупы, но вокруг августейшей четы вилось слишком много дриксенских гусей и гайифских павлинов. О, сами они ничего не делали, только восхищались мудростью августейшей четы. Талиг губило сидящее на троне ничтожество, а ничтожество пихала под локоть очумевшая коза, возомнившая себя великой королевой.
Диомид сказал, что считал нужным, и отвернулся. Он не смотрел на своих гостей, давая им время прийти в себя. Первым опомнился соберано Алваро. Он не колебался. Кэналлийцу было проще, чем Георгу Оллару, – между ним и троном стоял брат покойного короля, а Георг, говоря «да», протягивал руки к короне. Странным он был человеком, принц Оллар, убийство его не пугало, но обвинений в корысти он боялся.
Герцог Ноймаринен тоже молчал, только задумчиво глядел на дядю-кардинала и крутил украшенную изумрудами цепь. Четыре человека и портрет Франциска Великого. И еще молоденький секретарь, скрытый книжными полками и не сводящий взгляда с гостей его высокопреосвященства. Зачем Диомиду понадобилось посвящать его в тайну, цена которой была жизнь, Сильвестр так и не понял, Диомид вообще был непредсказуем.
– Ваш шадди.
– Спасибо, Агний.
– Депеша из Ургота.
– Хорошо.
Соберано Алваро любил шадди, он и приучил к багряноземельской отраве тогда еще молодого Сильвестра. Рокэ, тот хоть и знает толк в «усладе шадов», предпочитает вино. Два Первых маршала Талига – отец и сын. Такие похожие и такие разные, но к обоим намертво прилип ярлык счастливчиков. Алваро избежал всех покушений и умер в собственной постели, хотя еще вопрос, кого называть баловнем судьбы: того, кого милуют пули, или того, в кого не стреляют… А шадди паршивый, Агний так и не научился его варить, а может, делает это нарочно – надеется, что старый гурман меньше выпьет.
Агний верен и послушен, это хорошо для секретаря, а не для кардинала, он слишком поздно это понял. Герман мертв, Симон и Павел тоже, а Бонифаций спился и отошел от дел. Искать замену? Это требует времени, а его нет. Остается одно: поменять короля, потому что слабый король при слабом кардинале – это прыжок назад, во времена Алисы, только без надежды…
Нет, все-таки кто тогда спас Талиг и соберано, судьба или сам Алваро? Франциск Второй умер от яда болиголова, и принять яд он мог лишь в шадди. В шадди, который пил в обществе супруги и Первого маршала Талига. Ох, как Алиса стереглась убийц и отравителей! Именно при ней в моду вошли короткие рукава без манжет и кольца без камней. Высочайшую пищу проверяли королевские дегустаторы и гайифские и дриксенские агенты, отвечавшие головой за безопасность губящих Талиг идиотов. Покои их величеств, мебель, даже посуду стерегли в шестнадцать глаз. И все-таки не устерегли. Франциск Второй пожаловался на отвратительный привкус во рту, отказался от обеда и потребовал, чтоб его оставили в покое. Когда через два часа к королю явилась супруга, тот был мертв.
