Решай сам. Что бы ты ни выбрал, я благословляю тебя.
Храни тебя Создатель…»
Вот и разгадка. Дед! Лошади чуют чужую боль. И собаки тоже, а вот люди не всегда. А может, просто не понимают? Он думал, что сходит с ума, а его просто ждут. Дед ждет. Неужели правда, что Повелитель не может умереть, не благословив наследника? Раньше думали именно так, но Эгмонт умер легко и быстро, не увидев Дика.
Робер Эпинэ осторожно поставил пустой кубок на стол, положил письмо в футляр, закрыл и только после этого повернулся к Матильде.
– Я должен ехать. Немедленно.
2
Вот и не читай после этого чужих писем! Додумалась, отдала человеку какую-то пакость, можно подумать, не знала, что ничего хорошего из Эпинэ не придет. Что бы в Талиге ни творилось, это не повод лезть под топор, но поди-ка объясни это тридцатилетнему дурню, которого хлебом не корми, дай себя изгрызть! Матильда отхлебнула тюрэгвизэ и ворчливо осведомилась:
– Что прикажешь передать Альдо?
Робер вздрогнул и уставился на нее, словно его только что огрели чем-то тяжелым, причем из-за угла. Несчастный парень! Жаль, не придумали средства от совести, у некоторых ее слишком много, а это вредно. Взять бы у Робера лишнее да разделить между братцем и хогбердами. Человек на десять точно хватит, а если пожмотничать, то и на двадцать. И будет у нас тогда Альберт Фомой, а Хогберд Альбертом.
– Матильда…
– Твою кавалерию, заговорил, а я уж думала, ты языка лишился.
– Прочти, – он сунул проклятое письмо ей в руку, одна ладонь на мгновенье накрыла другую. Он так ничего и не помнит, ну и хорошо. Но руки у него красивые. Нет ничего гаже мужчин с короткими толстыми пальцами! Короткие пальцы, короткие клинки, короткая совесть…
– Прочитай, – повторил Робер. Хорошо он о ней все– таки думает – вообразил, что она стесняется. Кошки с три!
Вдовица пробежала послание, потом перечитала внимательно. Провалиться ей на этом самом месте, если мать хочет, чтобы сын вернулся. Свекор ей проел в голове дыру, вот она и написала. Но так не зовут, так гонят.
– Робер, – бить его некому. – Твоя мать не хочет, чтобы ты приезжал. А дед… Уж извини, но из ума он выжил.
– Не знаю, – глаза у парня были как у лошади. Загнанной. – Говорят, Повелители тяжело умирают. Я места себе не нахожу, хоть и не знал, в чем дело.
Это правда, он и в самом деле как шальной бродит, а умирают все по-разному. Кто быстро, кто медленно, как повезет. Старику Эпинэ не повезло, и поделом! Это ж надо, тащить на убой единственного внука. Тяжело умирать, говоришь? А яд и кинжал на что? Чтобы в герцогском дворце не нашлось яда?! А грех на душу взять боишься – попроси. Та же невестка тебя с наслаждением прикончит, чтоб от сына отстал. Вообще-то дура она, эта маркиза. Чем такие письма писать, отправила бы старика в Закат, и все!
– Теперь ты понимаешь?
– Не понимаю и понимать не хочу. Нечего тебе там делать. Я уж не говорю о том, что ты охоту пропустишь.
– Охоту?
– Охоту… Можно подумать, это я Борнов с Саво сюда вытащила. Что я с ними делать буду?
Так она и думала – неспроста вы с Альдо этих субчиков высвистали. Теперь тебе выбирать между вашей затеей и дедовыми воплями.
– Я поеду, – голос Робера звучал устало, но решительно. Куда решительней, чем минуту назад. Выходит, она напортачила? Точно напортачила! Богоданный внучек затеял какую-нибудь чушь, Робер не знал, как его унять, а теперь все само собой отпадет. Оболтусы будут охотиться и ждать Робера, а он… Создатель, если ты когда-нибудь кого-то слышишь, защити этого человека, он того стоит.
– Езжай, раз приспичило, – только б не сорваться. Не хватало возрыдать на груди черноокого красавца. Лет тридцать назад это, может, и помогло бы, а сейчас от такого зрелища сбежишь впереди своего визга. – Только если твой дед без тебя умереть не может, два дня не задержка. Отпразднуем – и проваливай. А Клемента не бери – жалко животину!
Робер на мгновение задумался, глядя на хвостатого приятеля, потом покачал головой:
– Мы поедем вместе. Как в Кагету… Завтра. Сегодня и впрямь не успеть. Надо Дракко перековать и вообще…
Про «вообще» Матильда спрашивать не стала. «Вообще» хлопало длинными ресницами в соседней комнате и не замечало своего счастья. Потому что видело лишь несчастье, и несчастьем этим был Альдо.
