Поликсена ничего не говорила, только смотрела бездонными глазами и улыбалась. Чуть-чуть. Это была даже не улыбка, а тень улыбки. Ее нагота не походила на наготу ее разгульных подружек, короткая рубашка и босые ноги вызывали не похоть, а нежность, желание защитить. Луиджи молчал, боясь разрушить чудо. Девушка тоже молчала. Сзади послышалось сонное бормотанье, и капитан Джильди вышел на террасу, торопливо прикрыв за собой дверь. Сон или не сон, но Марсель ему не нужен, ему вообще никто не нужен. Если бы можно было удержать сон, остаться в нем навсегда! Поликсена оторвала взгляд от темной комнаты и вздохнула. Разрубленный Змей, как же она красива… Луиджи, сам не понимая, что делает, преклонил колено перед маленькой босой девушкой.
– Прости…
За что он просил прощения? За то, что не спас? За приказ, отданный лекарю? За спящих на вилле разгульных кошек?
Маленькая ручка легла ему на плечо.
– Ты меня помнишь… Хорошо, что ты меня помнишь.
– Я тебя никогда не забуду, – во сне можно говорить все. Во сне мужчина имеет право на слезы, во сне можно не лукавить, не прятать себя, истинного, в дыму лжи, – я люблю тебя…
– Очень любишь? – прошептала Поликсена. – Очень?
Он любил ее больше жизни, больше чести, больше всего, что у него было или могло бы быть. И он сказал это.
– Ты пойдешь со мной?
– Куда?
– Ты же меня любишь…
– Пойду.
– Хорошо… Тогда идем, – прохладные пальчики сомкнулись на запястье. Луиджи хотел их поцеловать, но не осмелился. Только б не просыпаться…
– Только б не просыпаться…
– Ты не спишь, – сказала Поликсена, – и я не сплю. Спят в доме, спят около дома, спят в городе. Мы не спим…
Как бы он хотел в это поверить, но мертвые не возвращаются, а Поликсена мертва. Он видел, как заколачивали крышку гроба, как резной ящик светлого дерева поместили в другой – большой, тяжелый, обитый свинцом – и опустили в трюм «Красотки Джулии», как галеас скрылся за Монти-Остро.
– Ты не веришь, зачем же ты звал?
– Я люблю тебя, – это главное, остальное ерунда, но если Марсель его разбудит, он его убьет.
– Я знаю. Ты любишь меня. Идем, нужно спешить.
Больше Луиджи не спорил. Он позволил себе поверить в чудо, в то, что похожая на олененка девочка жива и пришла к нему. Держась за руки, словно дети, они спустились по лестнице, мрамор холодил ноги… Закатные твари, ей же холодно!
– Тебе холодно.
– Да, – шепнула Поликсена, – но это не страшно.
– Я понесу тебя, – Луиджи подхватил невесомое тело. Поликсену невозможно было тискать и прижимать, как всех этих софий и латон. Даже в его объятиях, даже полуобнаженная, она оставалась чистой и недоступной, как летящая ласточка.
– У сломанной оливы нас ждут.
– Кто?
Девушка не ответила, только тоненькие руки обхватили шею капитана Джильди, а его виска коснулось белое кружево. Луиджи шел по колкому гравию среди темных кустов и мерцающих статуй, уходя все дальше от пропахшего вином и розами дома. Вот и сломанная олива, а за ней ворота. У могучего, узловатого ствола рыл землю белый конь, похожий на ожившую статую. Поликсена счастливо вздохнула и прижалась щекой к щеке Луиджи.
– Он твой? – Джильди только сейчас заметил, что они на «ты», но зачем тем, чьи сердца бьются в такт, холодная, пустая вежливость? Она нужны тем, кто никого не любит.
– Мы едем, – шепнула Поликсена, – далеко…
Белоснежный жеребец доверчиво потянулся к Луиджи мордой, обнюхал и приветливо фыркнул. Признал. Капитан вскочил в седло, наклонился, поднял Поликсену.
– Я сяду сзади, – шепнула девушка, обнимая Луиджи, – я так привыкла…
Луиджи усмехнулся и подобрал поводья. Белый конь, не дожидаясь приказа, повернулся и зацокал по блестящим в лунном свете камешкам, и тут на дорожке показался кот. Огромный! Черный! С горящими, как у демона, глазами. Кот выгнул спину и оскалился, не желая уступить дорогу. Луиджи хотел натянуть повод, чтобы объехать наглую тварь, но тонкие пальчики сжали его локоть.
– Не надо…
Джильди даже не удивился, он был слишком счастлив, чтобы удивляться. Конь остановился, как вкопанный. Кот не уходил, жеребец повернулся и порысил назад, сквозь заросли олеандров, мимо террасы и дальше, к розарию…
