Она забыла и про шерсть, которую надо раздергать, и про воробьев, которых надо кормить. В глазах ее снова появился страх и на душе стало тяжело.
Бабушка тоже больше не села за стан. Она ходила по избе, бралась то за одно, то за другое и ничего не могла делать.
— На стол, что ли, собирать, — сказала наконец бабушка, — чай, наши скоро обедать придут…
Но только она взялась за нож, чтоб нарезать хлеба, как вдруг распахнулась дверь и мать вбежала в избу:
— Мамаша, мамаша! Немцы уже в Отраду пришли!
Бабушка бросила нож.
— Батюшки, а мы и подушки еще не спрятали! И перину не вынесли! Аннушка, бери скорей перину, неси в овраг!
Сама она схватила охапку подушек и побежала на улицу. Но тут же и вернулась с плачем.
— Они уже здесь! Они уже в гору поднимаются!
Маринка вскочила, бросилась к матери. В испуганных глазах ее дрожали слезы.
— Ничего, ничего, дочка, — сказала мать, — давай с тобой не бояться. Ладно?
Мать вошла в горницу. И никаких подушек она не стала собирать, никаких перин не стала вытаскивать. Она только сняла со стены карточку мужа и спрятала у себя на груди.
— А чего бояться? — спокойно говорила мать. — Подумаешь, немцы! Твой отец теперь их из пулемета знаешь как бьет! Бояться их еще!
Маринка видела, что руки ее дрожат и какие-то необычные красные пятна появились на лице. Но она улыбалась, и Маринка никак не могла понять: то ли мать утешает ее, то ли вправду ничего не боится.
Дед оделся и пошел посмотреть, как идут враги. Маринка отправилась с ним, уцепившись за полу его полушубка.
У дворов стоял народ. Ребятишки толпились возле самой околицы. Ганя тоже был с ними. Маринка отцепилась от деда и подошла к девчонкам, стоявшим у дороги. И тут они увидели немцев.
Немцы шли из-под горы мимо деревни — чужие солдаты, по-чужому одетые. На снегу их шинели казались совсем зелеными.
Они ехали на конях, сдвинув пилотки на ухо. Они насмешливо и как-то снисходительно улыбались, поглядывая на безмолвных людей, стоявших у околицы, и крикливо переговаривались о чем-то. Странно было Маринке слышать здесь, в Зеленой Горке, такие непонятные картавые слова.
Офицер ехал на высоком коне. Он сидел, упершись рукой в бок, и ни на кого не глядел.
— Ишь ты, щеголи какие, вырядились! — вполголоса сказал дед. — Подождите, это еще морозов больших не было, а вот как прихватит хорошенько, пожалуй попляшете в своих холодных сапожках-то!
— Они еще, видно, русской зимы не пробовали! — подхватила соседка. — Ну, ничего! Они ее узнают, фашисты проклятые!
Конница прошла и скрылась за лесом, а немного погодя из-под горы показались мотоциклы. Мотоциклисты сидели, неподвижно пригнувшись к рулю. На них были темные серо-зеленые плащи и железные каски. Лиц почти не было видно. И казалось, что это не люди сидят, а какие-то неподвижные зловещие куклы.
Мотоциклы долго шумели по дороге. Они шли тяжело, зарывались в снегу и проходили мимо, туда, к железнодорожной линии, к Солнечногорску.
Мотоциклы прошли. Дорога затихла и опустела. День уже клонился к вечеру. Немцев больше не было.
— Вот, на наше счастье, мимо прошли! — обрадовались колхозники в Зеленой Горке. — К нам даже и не заглянули!
Но рано они обрадовались. Из-под горы с хриплым ревом показались огромные грузовые машины. Они были трехосные, с толстыми колесами и высоким крытым верхом, как фургоны. Гудя и хрипя, машины притормозили у околицы и медленно одна за другой повернули в деревню. Маринка в страхе бросилась домой.
Загремела калитка, в сенях послышался громкий нерусский говор. У Маринки екнуло сердце. «Идут!»
Фашисты, гремя сапогами, вошли в избу. Ни на кого не глядя, они прошагали прямо в чистую горницу и сразу наследили на белом полу.
— Матка, комм! — сказали они. — Иди сюда!
Бабушка подошла.
— Здесь будут жить германские зольдаты. Здесь они будут спать. Ты, матка, и пани, и пан, и кинд…
— Какой кинд? — спросила бабушка.
— Вот этот, — немец показал на Ганю и на Маринку по очереди, — вот этот и этот — все будут спать там, кюхе.
— В кухне?
— Да, да, в кухне.
— А вот это все, — немец показал на постели, — это все — форт! (Прочь!) В кюхе. Убрать!
