— Значит, на работе? В шкафу?
— Да, — простодушно подтвердил Христофоров. — Нина Кузьминична боялась, что Фролов через суд может потребовать от нее еще пятьсот рублей сверх возвращенного долга. Тогда она задумала рано утром или поздно вечером проникнуть в мастерскую и взять из шкафа расписку.
— Ну, а вы взялись помочь?
— Нет, сначала я отговаривал ее. Потом предложил вместе пойти к Фролову и объясниться с ним, пригрозить ему, в крайнем случае, милицией, но Нина Кузьминична отказалась.
— Любопытно. Почему?
— Она сказала, что это бесполезно: Фролов подлый, жестокий человек и добровольно ни за что не вернет расписку. Он ничего не боится, а в милиции ей никто не поверит.
— Сколько вам лет, Игорь Поликарпович?
— Пятьдесят четыре, скоро пятьдесят пять.
— Возраст, прямо скажем, не мальчишеский, — с горькой иронией сказал Скаргин. — Неужели вы всерьез поверили в эту историю?
— Конечно…
— К вашему сведению, Фролов имеет незаконченное высшее юридическое образование и ни при каких обстоятельствах не дал бы взаймы такой суммы без расписки, заверенной нотариусом, по крайней мере, без свидетелей. К слову, так поступил бы любой взрослый человек, за исключением, может быть, только вас.
— Подождите! — воскликнул Христофоров. — Выходит, Нина Кузьминична обманула меня? Вы это точно знаете? Я хочу сказать — она и вправду не занимала денег у Фролова?! Произошла какая-то ошибка!
— Никакой ошибки нет. Но не это важно, Игорь Поликарпович. Важно другое: как вы, зрелый человек, честно и добросовестно проработавший на заводе больше двадцати лет, могли пойти на такую авантюру? Независимо от достоверности истории с деньгами, вы-то могли понять, что ключ ворованный, что в таких случаях в милицию обращаться надо, а не к слесарю бежать… Нельзя же быть до такой степени прекраснодушным! Вы содействовали совершению преступления, поймите это!
— Что вы такое говорите?! — Игорь Поликарпович еще больше побледнел и схватился за сердце. — Если б я мог знать. Товарищ следователь, она просила меня украсть ключ из мастерской, очень просила, но я сразу отказался. Клянусь вам! Она сказала, что он висит на гвозде у входа, этот проклятый ключ! Но я твердо сказал, что ни за что на свете не пойду на воровство!
— А как получилось, что вы сдали электробритву Фролову? Совпадение?
— Нет, товарищ следователь. Я хотел поговорить с ним, уговорить вернуть расписку, но не решился. Как раз в эти дни ко мне пришла Нина Кузьминична и сказала, что достала ключ. Я спросил, где? Она ответила, что видела, как Фролов уронил его у порога мастерской, и подобрала. Мне не хотелось помогать в таком деле, я предчувствовал… Она так настойчиво просила… я не мог отказать…
— Почему она сама не сделала этого?
— Не знаю. Сказала, что ей неудобно, да и делать будут долго… Товарищ следователь, вы говорите о преступлении: неужели дело так серьезно? Если не было никакой расписки, зачем же тогда ей нужен был ключ?
— А как вы думаете?
— Я не знаю. Товарищ следователь, я могу чем-нибудь помочь? Что мне надо делать? Вы только скажите!
— Единственное, чем вы можете помочь, — правдиво отвечайте на вопросы, а в дальнейшем хорошенько обдумывайте свои поступки.
— Я понимаю, — понурился Христофоров.
— Вспомните, Игорь Поликарпович, Арбузова никогда не интересовалась, как можно устроить короткое замыкание?
— Перед Новым годом, — ответил Христофоров, — она была у меня, когда сосед принес мне вилку от электроприбора с соединенными проводками. Его сын сунул ее в розетку, и произошло замыкание. Я пошел и поставил жучок.
— Нина Кузьминична видела вилку?
— Да, она вертела ее в руках. Я отчетливо это помню. Она еще спросила, не опасно ли это.
— И что вы ответили?
— Что не опасно, но шутить такими вещами все равно нельзя.
— После того как вы предоставили ей дубликат ключа, Арбузова воспользовалась им? — вернулся к прежней теме Скаргин.
— Клянусь, не знаю! Перед Новым годом мы встретились. Она сказала, что пока не ходила в мастерскую. Спустя несколько недель я узнал, что Нину Кузьминичну увезли в больницу.
— Где вы были вечером седьмого января?
— Одну минуту. — Христофоров достал из кармана рубашки маленький календарь. — Седьмого я работал во второй смене. До пяти был дома, потом пошел на работу. Освободился в половине двенадцатого ночи.
