Елена Евгеньевна подсказывала Соловьеву, чтобы он встретился с ее дочерью, но Таня была в отъезде, и Соловьев, всецело поглощенный поисками улик против Фролова, ограничился тем, что среди других фотографий предъявил Обуховой для опознания снимок Геннадия Михайловича. Елена Евгеньевна сказала, что узнать посетителя не может, так как он был в темных очках, шляпе, и лица его она не запомнила. Тем дело и кончилось. Настойчивый поклонник старика Пруса остался неизвестным.
Что нам дают показания Тани? Предлог, использованный посетителем, не внушает сколько-нибудь серьезного доверия: человек, которому нужно настроить пианино, не станет носить с собой фотографию настройщика, тем более что портреты Евгения Адольфовича в киосках Союзпечати не продаются. Одно из двух: или настоящая причина посещения никак не связана с Прусом, или Евгений Адольфович был нужен мужчине по делу, о котором тот не хотел или не мог говорить посторонним.
Допустим, он проверял, живет ли Евгений Адольфович по старому адресу. Для этого необязательно обращаться к родственникам, можно узнать в справочном бюро, у соседей. А дважды приходить вообще нет смысла. Если это был участник или организатор спекулятивной сделки с перепродажей дома, то зачем ему фотография? Если он хотел увидеться с Таней Обуховой и за этим пришел во второй раз, почему он так толком ничего и не сказал? Опять-таки, причем здесь фотография Пруса?
Каждое из приведенных соображений не выдерживает критики, а поэтому реальным может оказаться любой другой вариант. Не подлежит сомнению только то, что мужчина приходил к Тане не случайно.
Мы с Логвиновым пришли еще к одному интересному выводу: мужчине нужен был не Евгений Адольфович, в противном случае он мог прийти в какой угодно день поздно вечером и встретиться со стариком. Он только имитировал поиски Пруса, словно нарочно старался запастись свидетелями, что старик ему был нужен. Стоит предположить, что убийца Пруса и посетитель — одно лицо, и придется пускать в обращение новый термин: антиалиби…
Не нравится мне этот тип. Он появился, как персонаж абсурдной пьесы Ионеско: неизвестно откуда, неизвестно зачем и еще более усложнил и без того запутанный сюжет.
— Во-вторых, Сагайдачный. С него спрос побольше. Он трижды давал показания и ни разу не обмолвился о том, что седьмого января Евгений Адольфович приходил в мастерскую и днем, и вечером. Почему? Боялся неприятностей: болеть — болел, а бюллетень не взял? Сомнительно, но не исключено. Не был уверен, шестого или седьмого января приходил в мастерскую Прус? Все зависит от того, знает ли Сагайдачный, что Геннадий Михайлович до сегодняшнего дня категорически утверждает: после Нового года Прус приходил два раза — четвертого и седьмого, то есть посещение Евгением Адольфовичем мастерской шестого января исключено. Это очень важно. Если не знает — сказал правду, если же знает — разыграл передо мной маленькую комедию, ссылаясь на свои сомнения.
Сговор между Сагайдачным и Фроловым также возможен. В пользу этого говорит слишком быстрое и истеричное признание Фролова, что Евгений Адольфович в день убийства приходил к нему дважды. Впрочем, что мешало Геннадию Михайловичу придумать заодно более убедительную причину дневного визита? И еще. Если налицо сговор, то почему Сагайдачный так старался убедить меня в том, что помочь ему закрыть киоск было вполне в возможностях Фролова? При первом же моем намеке он должен был понять свой промах и либо отказаться от этих слов, либо сослаться на слабую память.
Существует и другой вариант: киоскер в самом деле сказал правду. Фролову же стоило намекнуть, и он, доведенный до отчаяния постоянными подозрениями, сознался в умышленном сокрытии факта, что Евгений Адольфович приходил в мастерскую дважды в течение одного дня. В этом варианте аргументы, приведенные Фроловым в свое оправдание, достоверны.
Хочу подчеркнуть: я до сих пор убежден, что Фролов высказался не до конца. Что-то он продолжает скрывать, и, скорее всего, это «что-то» касается визита Пруса днем седьмого января, за несколько часов до убийства. Обидно, если Фролов упорствует, не имея на то веских оснований; но сейчас я вижу один верный способ принудить его к откровенности — поставить перед фактами. Причем решающее значение для него имеют не сами факты, а то, что о них известно следственным органам. Заколдованный круг!
