– Твоя версия немного отличается от Ромни, – вдруг сказала она, когда он закончил.
Мартин подскочил.
– Ты все это знала?
– Док рассказал мне.
– Но почему…
– Мне был интересен твой вариант.
Он не знал, что ответить.
– Ты и с ним спала.
– Ты ждал от меня чего-то другого?
Она улыбнулась.
Мартин поднялся и начал одеваться.
– Глупый. Ты все равно отдашь меня другому мужчине. И до тебя у меня было множество мужчин. И никого из них я не любила.
– А меня – любишь?
– И тебя – нет.
Мартин, уже натянувший штаны, подошел и сел на корточки. Она лежала перед ним – обнаженная, распахнутая, невыносимо сексуальная.
– А зачем все это? Зачем?
– Мое первое «я» не знало. Я – знаю. Я знаю, что вы все не можете без меня, что вы не хотите меня отдавать. Вот тут-то и возникает противоречие.
– Какое?
– У меня те же права, что и у вас. Я имею право на все, ты сам сказал. А вы пытаетесь представить меня как вещь.
– Пока заказчик жив – ты принадлежишь ему.
– Ключевое слово «жив».
И она рассмеялась. Не тем милым, добрым смехом, которым смеялась раньше, не тем очаровательным хохотком, а каким-то другим, холодным, страшным.
Он вышел – и не видел, как она, сгибаясь в три погибели, рыдала на ковре, размазывая слезы по щекам. Потому что она не знала, что дальше. Потому что она сжимала зубы, чтобы стать жестокой и умной. Потому что она никого не любила – и очень хотела наконец кого-то полюбить.
6.
Сцена прощания была точь-в-точь такой же, как и в первый раз. Она молчала, мальчик делал мудрое лицо, Ромни давал какие-то напутствия. И точно так же они с Ромни сидели на диване и смотрели в пустоту, вспоминая женщину по имени Грета, она же Даун Кнудсен.
– Что с ней было до семьдесят четвертого, Ромни? – спросил Мартин.
– Ничего особенного. Школа, работа в кафе, понравилась фотографу, предложил сняться в стиле ню, и вот она в бизнесе. Хорошо платили, партнеры постоянные, ее все устраивало. Не дешевка.
– А после восьмидесятого?
Ромни покачал головой.
– Я ей не рассказал.
– Но ты знаешь?
– Да.
– Откуда?
– Я продолжал копать.
– И?
– Она сгорела за полтора года. Рак.
– Значит… мы спасли ее?
Ромни усмехнулся.
– Ты глупеешь, Мартин. Это синдром любви, право слово. Мы не спасли ее в первый раз, и я не знаю, спасем ли во второй. Мы не вшили ей рак, потому что могли позволить себе не вшивать его. Но мы с тобой понимаем, что болезнь в данном случае совершенно не опасна по сравнению с человеческими чувствами – завистью, ревностью.
– Если она умрет…
– Он станет возрождать ее снова и снова – если у него будет хватать денег. А пока его отец держит бизнес, деньги будут поступать. Возможно, он будет экономить. Скажем, менять ее раз в два года – и каждый раз добиваться.
– Откуда ты знаешь?
– Я же психолог, не забудь. Я все вижу.
Мартин встал, подошел к стене, оперся на нее рукой.
– Что нам делать, Ромни?
Психолог откинулся на спинку дивана.
– Ждать третьего раза. Просто ждать.
Мартин покачал головой.
7.
Она вернулась на следующий день – к вечеру, измотанная и усталая. Она вошла, как клиент, и Мартин, уже собиравшийся уйти из офиса, по привычке хотел сказать «здравствуйте», но онемел и больше ничего не сказал, потому что она подошла и поцеловала его в губы.
– А где… Барри? – промямлил он, отрываясь от нее.
– Барри нет. У него балкон с низкими перилами, ты же знаешь.
– Как?..
– Я не сталкивала его. Он просто слишком чувствителен к алкоголю. Он упал сам.
Мартин чувствовал ложь.
– Ты знаешь, кто его отец? – спросил он.
– Знаю. Отец закажет у вас его полную реконструкцию – и вернет себе сына.
– Нет. Реконструкция возможна только по прошествии не менее чем полувека после смерти реконструируемого. Он придет за тобой, его отец.
– Придет. Поэтому вы должны успеть оба – ты и Ромни. Поллак как-нибудь обойдется.
Она улыбнулась. И Мартин понял, что не может жить без этой улыбки.
– Вызвать Ромни?
– Да.
– Он уже уехал домой.
– Вернется.
Он вызвал психолога. «Еду!» – ответил тот.
Грета сидела напротив и смотрела на Мартина печально, с едва заметной полуулыбкой, вынужденной, наброшенной на лицо, подобно вуали. В сопроводительных документах несколько раз подчеркивалось: в отличие от искусственной личности полный реконструкт не имеет априорных ограничений. Он может сбежать, может проявить агрессию, у него есть свобода воли, выбора и веры. Но мальчик не захотел это слушать. «Сам почитаю», – бросил он. И ошибся.
