– Профессионально важных качеств? – язвительно переспросил лейтенант. – Или Постановления Выдающихся Кретинов?
– Пространственно-временного континуума, – терпеливо пояснил капитан. – Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде. К счастью, ты имеешь право хранить молчание.
– Но, к несчастью, не хочу, – перебил лейтенант, продолжая превращать процедуру ареста в фарс.
– В продолжение следствия ты имеешь право на бесплатного адвоката, на отвод судьи, на ежедневное свидание с родственниками, на два часа телефонных переговоров в сутки, а также на занятия спортом и любым видом творчества, одобренным судебной комиссией.
– Вышивание крестиком допускается?
Капитан замолчал и потянулся к часам на парализованной руке. Стрельченко снова вскинул пистолет.
– Руки!
Строгачев устало поднял глаза:
– Ты больше не станешь стрелять в офицера полиции, сынок.
– Это почему? – резко спросил лейтенант.
– Потому что восемьдесят одного беглеца я уже доставил домой. Верну и восемьдесят второго.
Капитан сделал резкое движение и нажал кнопку на часах. Однако при этом абсолютно ничего не произошло. Лейтенант опустил пистолет и насмешливо хохотнул. А через секунду не выдержал и расхохотался в голос. Строгачев с тем же успехом нажал кнопку еще несколько раз и плюнул с досады.
– Не вижу ничего смешного, – сердито сказал он. – Ты сжег маяк парализатором. На подготовку и расчет аварийного возврата с момента пропажи сигнала уйдет шесть часов!
Стрельченко снова рассмеялся и протянул капитану его пистолет.
– Зато мы теперь в одной лодке.
– Не так быстро! – приказал капитан, взяв оружие. – А где твой маяк? Тебе же тоже нужен маяк.
Лейтенант, обернувшись, улыбнулся и ткнул пальцем в сторону нейтральной полосы:
– Где-то в полях подо Ржевом. Унесло взрывом к чертовой матери вместе с планшеткой. Но это неважно. Я не собираюсь возвращаться.
Примерно в три часа водяная морось перешла в мелкий нудный дождь, и перекрытая щель начала промокать. Вода сначала просачивалась редкими каплями, а потом принялась барабанить по шинели капитана со скоростью пущенного секундомера. Капитан чертыхнулся, нашарил в темноте каску и подставил ее под течь. Это помогло ненадолго – вскоре начало капать еще в нескольких местах.
Неподалеку в низкие тучи с шипением воткнулась осветительная ракета. По грубо сколоченным нарам поползла кверху синеватая полоса света, осветив лицо и открытые глаза лейтенанта.
– Не спится? – спросил капитан. – Об общественных работах думаешь?
– Нет, – ответил лейтенант. – О том, что через час артподготовка фрицев начнется. А выдернут вас отсюда, в лучшем случае, только через час тридцать.
– Страшно?
– Это моя четвертая заброска.
– Рецидивист, выходит, – кивнул капитан. – Ну-ну. К рецидивистам применяют усиленный курс принудительной психокоррекции, ты знаешь?
– Догадываюсь.
Капитан помолчал, глядя, как свет ракеты вскарабкивается по грубо сколоченной обшивке стены, проецируя на грязные горбыли, как в волшебном фонаре, диковинные резные узоры из листьев и травы. Немного не добравшись до перекрытия, свет погас – ракета упала на нейтральной полосе.
– Как твое настоящее имя? – спросил капитан.
– Так я вам и сказал, – отозвался лейтенант. – Здесь я Стрельченко. А дома – сами устанавливайте.
Капитан вздохнул в темноте.
– Да установим, установим, не сомневайся. Не для того спрашиваю.
– А для чего тогда?
– Понять хочу. Чего вам дома не хватает? Чего вы в это прошлое лезете, будто вам тут медом намазано?
– Не поймете, – ответил лейтенант. – Если до сих пор не поняли – уже не поймете.
– Отчего же? – усмехнулся Строгачев. – Не дурак вроде.
– Наверное, – согласился Стрельченко. – А не поймете все равно.
– Да брось ты, заладил. «Не поймете, не поймете». Поколение непонятых гениев, мать вашу. Все вам дали, готовое на блюдечке поднесли. Хочешь учиться – учись. Два высших, три – пожалуйста. Все бесплатно. Квартиру – пожалуйста. Лечение – пожалуйста. Транспорт, и тот бесплатный. Мне бы такое в твои годы! Только я в твои годы в окопах гнил, за мировую социальную революцию. Жрать было нечего, чуть ли не дерьмо жрали. Сам в лохмотьях, планета в руинах – все, все заново строили. Думали, построим – заживем. Не мы, так дети наши. Вот и построили на свою голову. Мы же все, все для вас делали. А вы… Вы… И вот конкретно ты…
