Они по доброй воле много лет
Терпели много горестей и бед.
Теперь они, покинув мир коварный,
В раю вкушают отдых лучезарный".
Когда был Зейд печальный пробужден,
Тотчас он людям рассказал свой сон,
И это послужило вере вящей:
Паломники ходили к ним все чаще.
Конец главы
О кравчий, я печален и уныл,
И говорить я не могу - нет сил.
Теперь вина мне не давай - не надо.
Я опьянен, вино мне хуже яда.
Я дни свои в беспечности провел.
Какой же я конец, скажи, обрел?
Утратил я клад жизни благородный,
И все дела мои прошли бесплодно.
О как ужасен небосвода гнет!
Всю жизнь мою расстроил небосвод!
Вчера, жемчужных слез лия потоки,
Сказал я небосводу: "О жестокий,
Всегда держа меня в сетях своих,
Меня лишил ты радостей земных.
Своим любимцам ты несешь блаженство,
Но гнет приносишь людям совершенства.
Когда б Меджнун был погружен во тьму,
Всегда бы верно ты служил ему.
Повиновался б ты его веленьям,
Его бы веселил круговращеньем.
Но так как полон был Меджнун ума,
И был он добр, и был он честь сама,
Лишил его ты уваженья близких
И заключил его средь самых низких ...
Когда б Лейли, как ты, забыла стыд,
Когда б Меджнун был ею позабыт,
То угнетать ее ты б не решился
И по ее желанию кружился.
Но избрала достойного она,
Она была добра, тверда, умна.
И ты ее в свои запутал сети,
И стало тяжело ей жить на свете...
Когда б я был мошенник или плут,
То помощь мне ты б не считал за труд.
Мое желанье слушал бы любое,
Под этим кругом жил бы я в покое.
Но раз я скромен, честен и стыдлив.
Меня ты угнетаешь, горделив.
Лишь этим твой круговорот известен,
И вижу я теперь, что ты - не честен".
Но небосвод, услышав тот укор.
Был на ответ решителен и скор:
"О ты, невежда, человек пропащий,
Ты мудрость мира без конца хулящий!
Вращаюсь по веленью бога я, -
Моя жестокость - преданность моя!
Но ты зато, ты действуешь греховно,
Одной лишь страсти предан безусловно.
Себя поэтом с гордостью зовешь,
Своею целью делаешь ты ложь!
Мудрец, которому "Меджнун" прозванье,
Моею властью приобрел все знанье.
Его безумцем только ты считал,
Ты притеснял его и угнетал.
Луну-Лейли, что светит горделиво,
Я за завесою берег ревниво.
А ты ее вручил молве во власть.
Чтоб каждый мог ее порочить всласть.
Зачем-то помянул ты Ибн-Салама
И про Ноуфала ты твердил упрямо.
Ну, кто такие выходки знавал?
При чем тут Ибн-Салам? Причем Ноуфал?
Хотел людей ты сказкой позабавить
И двух несчастных на весь мир ославить.
Узнав, что бедных смертный час постиг,
Ты начал поносить их в тот же миг.
Ты начал мертвых мучить беспричинно,
Людей блаженных ты извел кручиной.
Когда поймет твой тяжкий гнет народ,
Тебя к ответу, знай, он призовет.
Ужель ты этот суд без страха встретишь?
Вот задал я вопрос - ты как ответишь?
Ответ
О попугай средь сада жемчугов,
Несчастный Физули, гранильщик слов!
Пусть небо в лицемерии жестоком
"Ты лжец!" - тебе кричит со злым упреком,
И пусть тебя поносит без конца,
Но слово - жемчуг, что родят сердца . . .
И душу словом мы опишем тоже,
Нет, слово - есть душа, коль молвить строже.
Ужель ты грех великий совершал,
Когда словами мертвых воскрешал,
Когда, влюбленных вспомнив, ты - наверно -
Обрадовал их души беспримерно?
Просьба извинить за это сочинение и дата его завершения
Пepo! Ты дальний путь прошло со мной,
Тебя господь благословил святой.
Ты мне служило верно, не беспечно,
И вот у остановки мы конечной.
Ты помогало, не жалея сил,
Чтоб я дворец тот старый обновил.
Который слезным серебром окован,
Который амброй вздохов облицован.
Полны амбары жемчугов скорбей,
И слышен стон из окон и дверей.
Итак, посажен сад благоуханный,
Сто горьких клейм несут его тюльпаны.
Сад орошает крови сердца ток
И освежает вздохов ветерок.
И свой рассказ о двух сердцах печальных
Назвал я именем многострадальных.
В тот миг, когда рассказ был завершен,
Был знаком таинства отмечен он.
В тот день явились миру два влюбленных,
Любовью навсегда соединенных[86]
К людям верности просьба о снисхождении и к людям разума мольба о прощении
Завистник, не ругай меня, речист.
Не говори, что жемчуг мой нечист.
Пойми мою печаль и беспокойство,
От бедствия времен мое расстройство.
Что тут сказать, коль гнет невыносим,
Но оставаться я не мог немым.
