Эдуард пригласил молодого человека в зимнюю, отапливаемую гостиную и приказал принести для него кружку эля. Не многие наниматели относились так к рабочему люду, но мечтатель Эдуард не считал, что его богатство и знатность возвышают его над другими. Он знал, что был ученее, воспитаннее, имел более изящные манеры, чем какой-нибудь батрак с фермы; но если человек умел себя вести и был сколько-нибудь образован, он не считал его ниже себя только потому, что тот был, скажем, сыном доктора или стряпчего, а Эдуард — сыном лорда. Хани постоянно твердила мне:
— Эдуард — сама доброта. Она была права.
Я, разумеется, не сопровождала их в зимнюю гостиную, а ушла к себе в спальню, где Дженнет снова взялась за уборку моей одежды.
— О, мистрис Кэтрин, — воскликнула она, — как вы думаете, подыщет хозяин место для него?
— Мне кажется, он не подходит для тяжелой работы в поле, а там как раз и требуются рабочие руки в это время года.
— Он, в самом деле, выглядит настоящим джентльменом, — сказала Дженнет, расправляя мой крылатый чепчик. — Мужчины с севера — самые красивые.
— Ты слишком интересуешься мужчинами, Дженнет, — сказала я строго.
— О, но они действительно интересные создания, мистрис!
— Я должна предупредить тебя. Ты прекрасно знаешь, что может случиться с девушками, которые не берегут себя, как следует.
— О, мистрис, вы имеете в виду моряков, которые сегодня — здесь, завтра там. А молодой Ричард Рэккел — он уж если пришел, так здесь и останется и всегда будет в ответе за все, что натворит.
— Дженнет, я замечаю, что тебе нравится привлекать мужское внимание!
— О, мистрис! — Она залилась румянцем и хихикнула.
Я продолжала строгим тоном:
— Если этому молодому человеку повезет получить здесь работу, ты хорошо делаешь, если подождешь, пока он проявит к тебе интерес, прежде чем выдать свой к нему.
— Но он еще мальчик, мистрис, — возразила Дженнет, блестя глазами, и я рассердилась на нее, так как знала, что она мысленно сравнивает юного Ричарда Рэккела с капитаном Пенлайоном.
* * *
Для Эдуарда было очень характерно, что он все-таки нашел место для Ричарда Рэккела в нашем доме. Он вошел в соляр,[4] где сидели мы с Хани, она — за вышивкой, я праздно глядя на нее, и, усевшись около нас, сказал:
— Я определил Рэккела на конюшни. Там понадобится еще один конюх, хотя не знаю, подойдет ли он для этого. Он внешне не похож на конюха, но с лошадьми управляться умеет, это точно. Со временем мы подыщем ему другое занятие. По-моему, из него получился бы отличный секретарь; жаль, я не нуждаюсь в секретаре.
Хани улыбнулась мужу поверх своих пялец. Она всегда была нежна и ласкова с ним, а он, разумеется, обожал ее. Она выглядела неотразимо в такой позе — с иглой в застывшей руке и с тихим, задумчиво-спокойным выражением лица.
— Ну, что же, — сказала Хани, — пусть послужит пока на конюшне, а если возникнет другая вакансия — он всегда будет под рукой и сможет получить ее.
— Приятный юноша, — заметил Эдуард, — и довольно образован, мне кажется.
— Он говорит со странным акцентом, — вмешалась я.
— Это потому, что он с севера. Их речь иногда так отличается от нашей, что трудно бывает ее понять.
— Но речь Ричарда совершенно понятна.
— Все дело в том, что этот молодой человек не без образования… Не такого сорта, как те, кто обычно обивают пороги в поисках работы.
— Дженнет мне говорит, что он молчалив и скрытен. Она, не теряя времени, познакомилась с ним. Эдуард откашлялся и сказал:
— Томас Элдерс собирается навестить нас в конце недели.
Хани замерла на мгновение, ее игла застыла в воздухе. Я знала, что это сообщение обеспокоило ее.
Мне хотелось сказать им обоим, что меня незачем опасаться. Я никому не выдам того, что знала; а знала я то, что Томас Элдерс был католический священник, который странствовал от одного католического дома к другому; он являлся под видом гостя, старого друга одного из домочадцев, и во время своего пребывания он исповедовал и служил мессу, и тем самым рисковал навлечь гнев королевы на себя и на обитателей дома, приютившего его.
Он уже побывал у нас однажды. Тогда я мало задумывалась над этим, хотя сразу догадалась о цели его прихода.
