— Поносный день для всего света державы, — буркнул Древлий Храмовник из сумрака, выступая меж них и являя жутковато освещенный лик. Он, этот лик, был угрюм и изнеможен, изваян виденным и содеянным, источен утратами до подобия рунического камня, припорошенного снегом.
— Из мелких баронов в короли шотландцев за единый день, — обобщенно добавил сэр Уильям Сьентклер, поглаживая свою белую, как руно, бороду. — Мняше о себе боле, нежели епископ имеет крестиков, — иже низведен до десятка выжлецов, егеря да поместья в Хитчине. Оный не воротится, коли разценяти, аки он рва и мета, уходивши. Иоанн Баллиол полагает себя напрочь отвещавшимся с Шотландией, попомните мои слова.
— Я уж поднаторел, — заметил Брюс с блеклой усмешкой. — Понял почти все.
— Что ж, добро, — беспечно ответствовал сэр Уильям. — Рассуди тако: коли не хочеши того же кляпа в своем горле, разумей же — не кто иной, как Макдафф да его кичливость, сгубили стуть короля Иоанна Баллиола с его воззванием к Эдуарду даровати оному права, егда король Иоанн напрочь отказа.
Брюс взмахнул одной рукой. Рукав его белой bliaut[15] порхнул в опасной близости от свечи, заставив тени заплясать.
— Право, суть я уловил прекрасно, но Макдафф Файфский — не единственный, кто попользовался Эдуардом, как сюзереном, подрыв устои трона Шотландии. Остальные шли с жалобами к нему, будто королем был он, а не Баллиол.
Сэр Уильям кивнул с суровым выражением своего белобородого лика.
— Что ж, добро — Брюсы никогда не приносиху присяги Иоанну Баллиолу, коли припоминаю, а Макдаффа аз помянух не столь поелику оный вздел крамолу в Файфе, сколь поколику ты трясеши гузкой с его дщершей и того и гляди уползеши во тьму, абы насесть на нея, егда ее собственный муж столь близко, же можно на него плюнути.
И встретил обжигающий взор Брюса своим сумрачным.
— Сия стезя кончается пеньковой взенью, государь.
Молчание затянулось тяжкой сумрачной громадой. Потом Брюс прикусил нижнюю губу, вздохнул и поинтересовался:
— Что значит трясти гузкой?
— Преблуждати… — начал сэр Уильям, и Киркпатрик деликатно кашлянул.
— Потакать незаконной связи, — бесстрастно доложил он, и сэр Уильям развел руками.
Брюс кивнул, а затем склонил голову к плечу.
— А пеньковая взень?
— Петля палача, — провозгласил сэр Уильям погребальным тоном.
— А змеиный язык? — спросил Сим, едва не лопавшийся от любопытства с той самой поры, как услыхал о нем раньше; ошарашенный Хэл зажмурился, чувствуя, как все взоры обращаются к нему, обжигая огнем.
Спустя мгновение Брюс угрюмо уселся на лавку, и напряжение развеялось в клочья.
— Зуб для проверки соли на яд, — наконец ответил Киркпатрик. Тьма его лицо не жаловала — длинное и тощее, как клинок, с прямыми черными волосами по обе стороны от ушей и глазами, будто буравчики. Лицо — землисто-серое, с резкими чертами, как искромсанная ножом глина, — служило ему оружием.
— Змеиный? — не унимался Сим.
— Обычно акулий, — горестно усмехнулся Брюс, — но люд вроде Бьюкена платит за него целое состояние, веря, что он взят у гада Эдемского.
— Не тем мы делом заняты, это уж точно, — заявил Сим, и Хэл положил ладонь ему на запястье, чтобы заставить умолкнуть.
Заметив это, Киркпатрик вгляделся в хердманстонца, оценив ширину его плеч и груди, широкое, чуть плосковатое лицо, опрятную бородку и коротко стриженные волосы. И все же от уголков этих серо-голубых глаз змеились морщины, говорившие о том, что они многое повидали и виденное состарило его. Сколько ему — лет двадцать пять? Или двадцать девять? С мозолями на ладонях отнюдь не от плуга или лопаты.
Киркпатрик знал, что он — единственный сын обедневшего мелкопоместного рыцаря, отпрыска окрестного Рослина, потому-то сэр Уильям и поручился за него. И сына, и внука Древлий Храмовник Рослинский лишился в прошлом году в сражении под Данбаром. Обоих пленили и оставили в залог. Им повезло куда больше, чем остальным, представшим перед англичанами, еще опьяненными кровопролитием в Берике и не склонными сдерживаться.
Ни того, ни другого Сьентклера еще не выкупили, так что Древлий Храмовник получил дозволение оставить свою аскетическую, почти монашескую жизнь, дабы взять Рослин в свои руки, пока один или оба не вернутся.
