Прочтя, он отдал мне аккуратно исписанный листок и продолжал:
— Я поговорил с твоим господином Баумом. Он, по-моему, обиделся. Но все же назначил тебе встречу сегодня в час в известном тебе месте.
— С Артуняном что-нибудь прояснилось?
— Полиция утверждает, что ничего не знает. Газеты врут, как обычно. Общее мнение: темное дело с этим Артуняном. Похороны на русском православном кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа завтра в десять.
— Как со списком связей Маршана?
— Вот, держи, — Артур протянул мне лист бумаги, — Шестнадцать имен с краткими комментариями, телефонные номера.
— Спасибо, друг, — сказал я, — И последняя просьба: свяжись с Изабел, попроси её прийти ко мне в отель к шести.
— Сделаю, — пообещал Артур, — Когда ты, наконец, расскажешь, чем занят?
— А никогда, — сказал я, — Тебе этого знать не надо.
Я не был знаком с Маршаном, — сказал Баум, — Но убежден, что человек он был незаурядный.
Мы сидели за обедом и ели нечто безвкусное, предназначенное для кормежки иностранных туристов.
— У вас есть версия о причинах самоубийства? Вы допускаете возможность шантажа? — спросил я.
— Не думаю, чтобы его шантажировали, потому что не допускаю мысли, что Маршан был чьим-то агентом. Человек столь высокого ранга, постоянно на виду, постоянно подвергавшийся нападкам недоброжелателей, которые не упустили бы ни малейшего его промаха — у всех политиков есть враги, — разве мог бы такой тридцать лет быть агентом иностранной разведки и не провалиться?
— Вы назвали срок — тридцать лет. Почему именно тридцать?
Баум тонко улыбнулся:
— Простая дедукция. Этого человека могли без нашего ведома завербовать только во время войны, в сумятице, в оккупации. В любое другое время мы бы вычислили его связь с коммунистами, заметили бы любой подозрительный контакт.
— Выходит, я зря трачу время?
— Выходит, так. — Бледное лицо моего собеседника не изменило выражения.
— Можете показать мне досье Маршана из вашего архива?
— Вы понимаете, о чем просите? Чего ради я пошел бы на такой риск?
— Артунян сказал, что вы могли бы помочь, а я нуждаюсь в помощи. Ведь вы имеете доступ к такого рода документам?
— Ничего подобного, — возразил он — Досье на министерских начальников хранятся у шефа.
— Значит, вы не сможете достать досье Маршана? — мне казалось, будто он просто не хочет сделать то, о чем я прошу, но я старался его понять. Этот человек просто боится.
— Я же не сказал, что не смогу. Нужен убедительный повод, чтобы запросить досье из архива. Не так все просто.
— Но вы готовы на это? — я уже терял терпение: вот бюрократ чертов. Он, конечно, спас мне жизнь, но любить его я не обязан.
— Попробую, — протянул Баум, — Только я почти уверен, что ничего заслуживающего внимания в этой папке нет. Лучше вам самому поискать поговорить с коллегами Маршана, с друзьями, с теми, кто знал его во время войны, если их найдете.
— Это я и собираюсь сделать, — сказал я, — Съезжу туда, где действовал руководимый им отряд Сопротивления.
— Как вы туда доберетесь?
— Возьму напрокат машину.
— Не советую, — сказал Баум, — Как только вы это сделаете — вы на крючке. Через несколько дней вас вычислят непременно. Свяжутся с местной полицией, прикажут следить за всеми машинами с парижскими номерами. Рано или поздно вас найдут.
— Что же предлагаете?
— Добуду вам в Париже машину со съемными номерами. У нас есть договор с одной фирмой, которая дает машины напрокат, через неё вас никто искать не станет. И сотрудники там никому никаких сведений не дадут. Автошкола Марсо, адрес — улица Бассано, четыре. Сегодня же поговорю с ними, скажу, что позвонит господин Пэнмур.
— Не Пэнмур. Джордж Пэррот, журналист.
Я расплатился по счету и ушел из ресторана раньше, чем он.
— Дорогой, я охотно поехала бы с тобой, — Изабел раскинулась на кровати, туфли её валялись на полу, а она, задрав ноги, двигала пальцами по какой-то хитроумной системе, которой, как она объяснила, обучают в классе йоги на Фулхем-род. Она внимательно наблюдала, как её пальцы двигаются вверх-вниз, и я тоже не отрывал от них глаз.
— Невозможно, — ответил я, — Ты же знаешь правила нашего отдела и своего министерства.
