— Не могу сказать, что мое разбито, — возразила Джози, на что Консуэла покровительственно похлопала ее по спине:
— Ничего‑ничего, дорогая. Не надо нам объяснять. Но если захочется выговориться, просто зайдите к Консуэле. Идет?
— Ладно, спасибо.
— Ну, наслаждайтесь. Спокойной ночи! — Толстушка выплыла из комнаты, помахав на прощанье рукой.
В домике сразу стало как‑то тихо и просторно. Льюк застенчиво уселся за стол напротив Джози.
— Сколько вкусных вещей! — воскликнула девушка, оглядев стол: салат, отличное мясо, вырезанный фестонами картофель и молоденькая морковь.
— Консуэла — отличный повар, — ответил Льюк, — они с мужем работают в моей семье уже больше двадцати пяти лет. — Он усмехнулся. — Она очень вольно иногда обращается с английским языком, а главное, любит совать свой нос в чужие дела.
— Мне кажется, она очень добрая.
— Да, — Льюк кивнул. — Моя мать умерла, когда мне было всего двенадцать, и она меня практически вырастила. — Он поставил шампанское на стол. — Она верно сказала: лучше ее никто не умеет слушать других. Если вас одолеет одиночество и захочется поговорить, воспользуйтесь ее приглашением.
Он стал рассматривать Джози. В неверном свете свечей ее профиль казался не просто тонким, а даже хрупким. Льюк снова почувствовал вину за то, что налетел на нее в конюшне. Пожалуй, стоит воспользоваться советом Консуэлы и проявить немного сочувствия.
— Кстати говоря, я тоже умею неплохо слушать.
— Да я вовсе не страдаю, — Джози потянулась за салфеткой. — Признаться откровенно, я даже рада, что свадьба не состоялась.
Ах вот как. Можно прыгать от радости, съязвил Льюк про себя. Он тоже знает, что это такое — быть отверженным. Сам побывал в этой шкуре. Она, по всей видимости, пребывает в первой стадии своего злосчастья и еще не начала по‑настоящему убиваться.
— Нет, правда, я совсем не горюю. Мне даже не обидно, — она накрыла колени салфеткой, — я скорее злюсь, и главным образом на себя. Как я могла быть так слепа!
— Но вы же знаете поговорку: «Любовь зла, полюбишь и…»
Джози перегнулась через стол:
— Да в том‑то и дело, что я его совсем не любила. — Выражение лица ее было вполне искренним, честным.
Н‑да, видимо, действительно страдает, если уж идет на такое вранье. Ну что ж, не стоит ее разоблачать, пусть думает что хочет, лишь бы это помогло ей пережить «брачную» ночь.
С этой мыслью Льюк потянулся к шампанскому.
— Уверен, что все образуется. — Он открыл бутылку так, что пробка пролетела через всю комнату и чуть не попала в камин. Налив вина в бокалы, он провозгласил: — За ваше благополучие!
— За прекрасную неделю на вашем ранчо! — добавила Джози, чокнувшись с ним.
Льюк нахмурился при этих словах: одно дело нянькаться с ней один вечер, и совсем другое — целую неделю.
— Давайте для начала посмотрим, как вы почувствуете себя завтра.
— Я уже знаю, как я себя почувствую, — так же хорошо, как сейчас. Всю свою жизнь я мечтала побывать на таком ранчо для отдыха и не стану себе отказывать в удовольствии только из‑за того, что Роберт оказался свиньей.
— Значит, это вы избрали «Ленивое ранчо» для медовой недели, а не он? — Льюк удивленно поднял брови.
— Именно так.
— Странно.
— Почему же? — Лоб Джози наморщился.
— Потому что обычно женихи тянут сюда невест буквально за волосы, — Льюк наколол лист салата на вилку. — То есть дамы кричат и брыкаются, а новоиспеченные мужья стоят на своем, потому как насмотрелись вестернов. Через парочку дней все они дружно спрашивают дорогу до ближайшего городка.
Джози изящно намазала масло на хлеб.
— В моем воображении ранчо всегда было самым романтическим местом на свете.
— Видимо, вы никогда не чистили конюшен.
— Если хотите знать, чистила. — Джози рассмеялась. — В юности я проводила лето в одном лагере, где учили верховой езде, там я постоянно вертелась около конюшен и даже помогала их чистить. Общество лошадей мне очень нравилось.
Льюк скрыл свое удивление, сосредоточившись на салате. Ну что ж, любопытство и конюшни может сделать приятными — ненадолго, подумал он. Исчезает новизна, кончается удовольствие. Именно такой была реакция на деревенскую жизнь у его бывшей жены.
