Впереди показались очертания большой хижины. Пришлось наклониться, чтобы войти через маленькую дверь, не более четырех футов в высоту. Внутри хижина оказалась очень просторной. Посередине пылал костер, вокруг стояла кухонная утварь; в конусообразном потолке было небольшое отверстие, через которое уходил дым.
В хижине не было окон, она освещалась костром и несколькими светильниками, представлявшими собой глиняные горшочки, в которых фитили плавали в ароматизированном травами медвежьем жире. Пол был устлан плетеными циновками, вдоль стен стояли широкие лавки, покрытые мехами.
К счастью, хозяина в хижине не было — к счастью потому, что как только Элиз в ней оказалась, женщины тотчас же принялись раздевать ее. Она пыталась сопротивляться, но женщин было так много, что сопротивление оказалось бесполезным. Через короткое время Элиз была полностью раздета. Женщины откровенно и оценивающе разглядывали ее белое тело и медового оттенка каштановые волосы, позлащенные отблесками огня. Одна из них пощупала сосок Элиз, затем провела рукой по ее бедру и, по-видимому, сказала что-то неодобрительное по поводу ее стройности. Другие засмеялись, а затем подтолкнули Элиз к широкой скамье, стоявшей посередине. Они уложили ее, укрыли мехами и вышли одна за другой, закрыв за собой дверь.
В хижине было тепло, даже душно от дыма, собиравшегося клубами под потолком. Элиз бездумно разглядывала плетенные из тростника коврики, сушеные травы, испускавшие свой аромат в жарком воздухе, разнообразное оружие, звериные шкуры, когти медведей и пантер, полоски кожи, привязанные к балкам. Она не знала, что будет дальше, и у нее даже не было сил об этом беспокоиться. Огонь примитивных светильников мигал, отбрасывая диковинные тени на высокие стены, мех приятно согревал, и наконец она прикрыла воспаленные глаза.
Невысокая индейская женщина ходила по хижине. Она разожгла огонь, поставила варить кашу, принесла охапку кедровых ветвей и разложила их под лавками, чтобы отпугивать блох. Рено делал вид, что не замечает ее, как принято у индейцев: он давал ей спокойно делать свои дела и в то же время не позволял беспокоить его. Так он был воспитан, и это настолько вошло в привычку, что он едва осознавал ее присутствие.
Он лежал на боку, до пояса укрытый мехами, опершись на локоть, и с нежной улыбкой смотрел на Элиз. Она лежала лицом к нему, одна рука поверх одеяла; ее глаза были закрыты, во сне она дышала ровно и глубоко.
Рено заметил, что под глазами у нее залегли синие тени, щеки обветрены, а губы высохли и потрескались от холодов, которые пришлось перенести во время перехода. Но, несмотря ни на что, она казалась ему прелестной. Элиз даже не пошевелилась, когда он лег рядом с ней поздно ночью, и его присутствие, казалось, не беспокоило ее. Только один раз, ближе к рассвету, когда он обнял ее, она, не просыпаясь, повернулась и прижалась к нему. Такое бессознательное приятие показалось ему необычайно трогательным и многообещающим.
Ее открытая ладонь, лежавшая поверх одеяла, была вся в синяках, и он про себя еще раз проклял человека, причинившего ей боль. Но Рено сознавал, что в этом есть и его вина. Он так старался запугать ее и сделать покорной, что не подумал о последствиях. Индейцы приняли ее за рабыню, за его наложницу, и Лесной Медведь вел себя соответственно.
Нет смысла отрицать, что ему доставило некоторое удовольствие силой заставить ее подчиниться своей воле. Это произошло еще до того, как она чуть не заблудилась в лесу, прячась от него, до того, как ей пришлось отчаянно защищаться от его двоюродного брата, Лесного Медведя. Все, что он увидел в ней тогда, была ее болезненная ненависть к нему. А ведь он знал, что Элиз пришлось вытерпеть от своего мужа, этой грубой скотины! Как же он мог опять подвергнуть ее всему этому?!
Невыносимо было даже думать об этом. С глазами, потемневшими от боли и стыда, Рено наклонился к ней и прижался губами к ее бледной руке.
Веки Элиз задрожали и открылись. Она посмотрела на него долгим взглядом, словно осознавая, где она и что происходит, а потом резко отпрянула и прислонилась к стене хижины.
