Для Элиз условия осады были такими же тяжелыми, как и для всех. Хотя она искренно привязалась к Элен, жить вместе в таком маленьком помещении было обременительно. Она жаждала остаться одна, чтобы не нужно было постоянно успокаивать другую женщину, выражать ей сочувствие и объяснять, что происходит. Элиз раздражал крик ребенка, который не давал ей спать, тем более что спокойные промежутки были так редки.
Иногда ей казалось, что если бы не Элен, Рено чаще приходил бы домой. Впрочем, она прекрасно знала, что это не так. Он постоянно был везде нужен, без него невозможно было обойтись. Когда ему удавалось вырваться домой, он сразу впадал в состояние оцепенения, вызванное усталостью, и почти не разговаривал с Элиз. Та близость, которая еще совсем недавно была между ними, казалось, угасала. Иногда ночами он до боли крепко прижимал ее к себе и любил ее так, как будто боялся, что это в последний раз. По мере того как продолжалась осада, она тоже стала опасаться, что радость и страсть ушли навсегда и что между ними скоро все кончится.
Как и другие француженки, Элиз все более явно ощущала, насколько она чужда начезам. За исключением Маленькой Перепелки, индианки с ней почти не разговаривали, и Элиз, чувствуя их неприязнь, отвечала тем же. Она все больше времени проводила со своими соотечественницами, заботилась о том, чтобы им доставались еда и питье, чтобы работа их не была слишком тяжелой. Это было нелегко, потому что в задачу француженок входила уборка мусора в деревне — самая грязная работа, которую избегали индейские женщины даже из низших сословий.
Как-то раз, войдя в хижину, Элиз не обнаружила там Элен и ребенка. Встревоженная, она отправилась на поиски и увидела ее недалеко от ворот форта. Элен шла ей навстречу, с лицом распухшим и покрасневшим от слез. Ребенок, к счастью, мирно спал у нее на руках.
Увидев Элиз, Элен молча бросилась ей в объятия. Так они простояли некоторое время, потом Элиз немного отстранилась и посмотрела ей в лицо:
— Элен, дорогая, что случилось? Скажи мне.
Женщина подняла на нее глаза, полные боли и в то же время светящиеся радостью.
— Я видела его, Элиз! Я видела его!
— Кого?
— Жан-Поля! Он здесь. Я не могу этого вынести!
Сан-Амант здесь? Значит, он все-таки добрался до форта Сан-Жан-Баптист вместе с другими. Только сейчас Элиз осознала, как она беспокоилась все это время за него, за Генри, за Паскаля. Сан-Амант, наверное, поехал потом в Новый Орлеан и, узнав об экспедиции против начезов, присоединился к ней.
— Так что же ты плачешь? — воскликнула она, встряхнув Элен за плечи. — Это значит, что он любит тебя, так любит, что даже приехал за тобой!
— Но если его убьют, что тогда? Рено слишком хорошо научил начезов стрелять. Они отбивают все атаки, так яростно сражаются! Я боюсь, Элиз, так боюсь!
— Мы все боимся, — негромко сказала Элиз, и Элен увидела, что губы у нее побелели.
— Ты тоже? Но ты кажешься такой храброй, такой выдержанной… Ах, Элиз, ты так много для меня сделала! Чем я могу помочь тебе?
Элиз боялась, что ее беспокойство за Рено может показаться Элен предательским. Вместо этого она встретила у нее сочувствие. Казалось, Элен понимает, что у Элиз с Рено не простая связь, что это трагедия. Элиз вдруг с грустью осознала, что если у Элен, несмотря ни на что, с Сан-Амантом еще все может быть хорошо, то их отношения с Рено были обречены с самого начала…
В течение последующих дней шел дождь, он смыл грязь и нечистоты в колодцы, и вскоре разразилась лихорадка, распространившаяся быстрее, чем лесной пожар. Запасы продовольствия на складе стремительно убывали, положение становилось критическим, и наконец старейшины решили собрать совет.
Совет был открытым, присутствовать могли все желающие. Элиз не хотела привлекать к себе излишнего внимания и сидела вдалеке от хижины Большого Солнца, перед которой собрались старейшины. Она жалела, что не может разобрать слов Рено, но их передавали через толпу, и она внимательно слушала.
До нее доносился его выразительный голос, Рено говорил на плавном языке начезов с его звучными фразами и многочисленными вежливыми формами. Его голос глубоко волновал ее, так что она вслушивалась в его звук, даже не разбирая слов. Этот голос она знала смеющимся, знала его в страсти и любви и знала также, что не забудет его звук никогда-никогда. Как многим она ему обязана и как мало смогла дать ему взамен! Что ж, зато у нее останутся воспоминания — такие сладкие, такие будоражащие, каких нет у большинства женщин. Они станут для нее драгоценными в старости, она будет вызывать их одно за другим, рассматривать на свету, чтобы восхититься их цветом и яркостью. Первая ночь похода, когда он, обнаженный, стоял под дождем; их ночное купание, когда она увидела его, залитого лунным светом; лавандово-серые сумерки, когда они любили друг друга в лесу… Жаль только, что этих воспоминаний так мало…
