– Что?
– Так… помер.
– Как?
Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.
– С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром пришли будить – не просыпается. Волхвы говорят, хорошая смерть, легкая. И княгиня тоже…
– Что – княгиня тоже? – У Зимобора мелькнула дикая мысль, что княгиня Дубравка умерла заодно с мужем.
– Тоже так говорит. Добрая смерть.
Князь давно был нездоров: уже несколько лет у него болело сердце, и за две последние зимы он заметно ослабел. Но весной, когда самое тяжелое время наконец осталось позади, все воспрянули духом, и сам князь надеялся, что теперь снова окрепнет. Он ведь еще совсем не стар – ему исполнилось пятьдесят два года. И вдруг…
Вокруг них уже собрался народ: кмети и местные переглядывались, шепотом передавали друг другу новость, вокруг слышались недоверчивые и горестные восклицания. Князь Велебор был справедлив и дружелюбен и как мог помогал самым бедным во время голодных зим. Но вот его не стало, и люди как-то по-новому взглянули в побледневшее лицо его старшего сына. Вся тяжесть ответственности за племя смоленских кривичей невидимо переползала на него, а он был еще совсем не готов ее принять.
– Иди… Избране скажи. – Зимобор посмотрел на дверь дома, за которой была сестра. – И Буяр где-то там. А мы… – Он окинул взглядом лица вокруг. – Собирайтесь, что ли. Поедем.
Кмети закивали, стали расходиться. Негромко загудели голоса. Зимобор тоже хотел идти, но вдруг увидел возле себя Стоянку. Бледная, со спутанными и кое-как заплетенными волосами, с запавшими глазами, девушка была похожа на тяжело больную.
– А меня… ночью… мара душила, – прохрипела она. – Мать говорит, следы остались, вот, посмотри!
Она полуотвернула голову, показывая горло, и Зимобор увидел на белой коже несколько синеватых пятен, похожих на следы пальцев. Увы, это зрелище было ему знакомо.
– Выходит, правда! – Стоянка, одной рукой держась за горло, второй обхватила себя за плечо, словно ей было холодно. – Про твою невесту. А я думала, так болтают… А выходит, правда… Она приходит и душит…
– Да чего там – правда! – Зимобор с досадой вздохнул. Только этого ему сейчас не хватало. – Одно название, что невеста! Ей десяти лет от роду не было, когда нас обручили, я ее видел-то один раз. Как она умерла, семь лет прошло, свободен я от нее. На, возьми. – Он вынул из левого уха серебряную серьгу с мелким красным камешком и вложил в руку Стоянке. – Прости, что так вышло. Я правда думал, что она этой весной уже не тронет.
Знал бы кто десять лет назад, когда старшего смоленского княжича обручили с дочерью Столпомира, князя полотеского, что все так выйдет! Тогда все радовались, что стародавнюю вражду наконец удалось успокоить и примирение двух могучих кривичских князей скрепляется родством. Княжне исполнилось всего девять лет, и свадьбы предстояло ждать еще долго: около трех лет, пока девочка созреет и станет девушкой, еще три года, пока обучится всем женским обязанностям, и только потом жрицы Макоши благословят ее на замужество. Зимобор, которому сравнялось четырнадцать, уже считался взрослым мужчиной, а его невеста была просто маленькой девчонкой, на которую и смотреть-то не стоило. Не хромая, не горбатая, на вид не хуже других, а что ему придется жениться по чужому выбору, он знал всегда. Остальное было делом туманного будущего. В юности, когда время идет медленно, «через шесть лет» кажется таким далеким, словно в другой жизни. И по сути, так оно и есть.
Уехав из Полотеска с маленьким перстеньком на пальце, Зимобор сразу забыл и о перстеньке, и о невесте, и через три года, когда в Смоленск пришла весть о ее смерти, не слишком огорчился. Теперь он был по-настоящему взрослым, вокруг него были живые девушки, а маленькая полотеская княжна давно стала расплывчатым воспоминанием. Он и не узнал бы ее, если бы встретил. Умерла – значит, судьба ее такая, а невест на свете много.
