Боря Калинкин молчал, видно не зная, что возразить. Но тут мы все стали убеждать Юру Мухина, что в басне всё понятно, и кончилось тем, что решено было её поместить. Юра Мухин настоял только, чтобы над басней было написано: «Некоторые шестиклассники пристают к некоторым малышам». И после того как на это согласились, редактор больше уж не возражал против басни Бори Калинкина.
Через несколько дней стенгазету вывесили. В большую перемену возле неё столпились ребята. Все замечали прежде всего басню. Над нею было выведено крупными буквами «Борис Калинкин», а сам Боря стоял немного поодаль и смотрел на читающих.
Читатели, не отходя от газеты, обсуждали заодно и басню и рисунок к ней. На рисунке изображался волк с длинными, как кинжалы, клыками, который замахнулся передней лапой на небольшого козла, хотя в басне речь шла о ягнёнке, а вовсе не о козле.
Ребята ругали нашего газетного художника за то, что он только испортил басню, а художник оправдывался. Он говорил, будто всегда считал, что козёл и ягнёнок — это одно и то же.
Басня всем понравилась. Я слышал, да и Боря Калинкин, наверно, тоже слышал, как ребята между собой разговаривали:
— Ну, теперь у нас есть свой баснописец!..
— Ага. А ты этого Калинкина видел когда-нибудь? Он из шестого «Б», кажется?..
— Здо́рово он про Грачёва, да?
Но самому́ Грачёву басня, конечно, не пришлась по вкусу. Мы, понятное дело, и не думали, что он от неё получит удовольствие. И, однако, того, что случилось на следующей перемене, мы совсем не ожидали.
Грачёв подошёл к Боре Калинкину и, держа сжатые кулаки за спиной, спросил:
— Это я волк, говори?
Баснописец побледнел.
— Ну, говори, я волк, да? — повторил Грачёв, подвигаясь к Боре Калинкину вплотную.
— Почему ты, — тихо сказал Боря, отступая на шаг, — с чего ты взял? Это просто я изобразил… ну, вообще хулигана.
— Ага, я говорил! — торжествующе закричал Грачёв. — Слыхали? Я говорил: это не про меня!
Вокруг них собрались ребята.
— Вот, — обратился к ним Грачёв, — кто лучше знает, про меня это или нет: вы или Калинкин? А он сам сказал! Повтори-ка, Калинкин…
И Боря неохотно, но всё-таки внятно повторил, что басня не про Грачёва, а так, вообще…
— Пожалуйста, — радовался Грачёв, — прошу теперь на меня не указывать!
Многие были прямо поражены поведением баснописца. Я, например, считал, что Боря Калинкин просто струсил, другие считали, что, может быть, Боря и правда писал не о Грачёве и Куницыне.
Наша редакция решила было без всяких аллегорий назвать Грачёва зажимщиком критики. Но, подумав, мы поняли, что этого нельзя сделать: раз Калинкин отрицает, что критиковал Грачёва, как тут докажешь что-нибудь? Нам было очень досадно, что с первой басней так нескладно вышло. И, может, поэтому, когда Боря Калинкин принёс вскоре в редакцию вторую, она нам меньше понравилась.
Хотя она была про иное событие, чем первая, в ней опять действовали волк, ягнёнок и ещё енот.
Мы поместили эту басню, но не на видном месте и без рисунка.
Примерно через неделю он опять мне дал басню. Наша редколлегия её рассмотрела, и Юра Мухин велел вызвать баснописца для разговора. Боря Калинкин явился, а наш редактор ему сказал:
— У тебя почему-то каждый раз, Калинкин, животные одни и те же. Это снижает, понимаешь ли, ценность твоих басен. Ты вот Крылова возьми почитай…
Боря Калинкин подумал и ответил:
— Да, конечно, Крылов знал больше зверей. — Он помолчал и добавил: — И вообще он был опытнее…
После этого разговора в творчестве Бори Калинкина наступил перерыв недели на две. И только на днях он написал новую басню — он написал о том, что приключилось у нас накануне. А накануне почти половина шестого класса «А», по наущению Грачёва, сбежала с последнего урока. И это вот событие Боря Калинкин изобразил, как говорится, по свежим следам и, конечно, в аллегорической форме. В басне были не сбежавшие ученики, а резвые бараны, и к ним обращался главный баран со словами, очень похожими на те, которые произносил Грачёв. Это была удачная басня, и мы её поместили. И уж заранее знали, что Грачёву будет не по себе, когда он её станет читать или если при нём начнут читать другие.
