Увы, театральность провинциальных помещиков нередко приводила к печальным финалам.
С лермонтовских времен в Тарханах сохранился храм Архистратига Михаила. Строить его начали еще в 1826 году «тщанием означенного села помещицы Гвардии поручицы Елисаветы Алексеевны Арсеньевой» — говорится о церкви в ведомостях за 1836 год. Затейливые интриги Елизаветы Алексеевны потрясают: она, когда надо, меняет свой возраст на добрый десяток лет, сносит старую церковь в селе, чтобы получить право на строительство новой, сначала строит в своем имении храм Марии Египетской, в память о погибшей дочери, а затем уже с размахом, и храм Архистратига Михаила, и в память о муже, и во здравие любимого внука, тоже Михаила. Новую церковь было решено поставить вместо церкви Николая Чудотворца, «за ветхостью уничтоженной», престол которой когда-то дал название селу — Никольское. Лишь в 1840 году строительство было закончено, и храм стараниями Елизаветы Алексеевны был освящен во имя архистратига Михаила — небесного покровителя ее внука. Михаил Лермонтов успел увидеть этот храм в последний тарханский приезд.
После похорон любимого мужа всё легло на бабушкины плечи. Большое хозяйство, сотни крепостных, маленькая дочка. Но все Столыпины были неплохими хозяйственниками.
Михаил Васильевич похоронен в семейном склепе в Тарханах. На его памятнике написано: «М. В. Арсеньев скончался 2-го января 1810 года, родился 1768 года, 8 ноября». Но этот склеп-часовню еще и построить надо было. Впрочем, это уже случилось после следующей смерти — любимой дочери. После смерти мужа года два знать не хотела Елизавета Алексеевна никаких Тархан, ездила вместе с взрослеющей дочкой то в Петербург, то в Москву, благо состоятельных и гостеприимных родственников хватало.
Павел Висковатый писал: «Мария Михайловна, родившаяся ребенком слабым и болезненным, и взрослою все еще выглядела хрупким, нервным созданием… В Тарханах долго помнили, как тихая, бледная барыня, сопровождаемая мальчиком-слугою, носившим за нею снадобья, переходила от одного крестьянского двора к другому с утешением и помощью, — помнили, как возилась она и с болезненным сыном… Мария Михайловна была одарена душою музыкальною. Посадив ребенка своего себе на колени, она заигрывалась на фортепиано, а он, прильнув к ней головкой, сидел неподвижно, звуки как бы потрясали его младенческую душу, и слезы катились по его личику».
К образу матери неоднократно обращался и Михаил Лермонтов. В своей юношеской пьесе он писал: «На ее коленях протекали первые годы моего младенчества, ее имя… было первою моею речью, ее ласки облегчали мои первые болезни…» В 1830 году он вспоминал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать». Он смутно помнил ее ласки, ее грустные и печальные песни. Образ матери, воспоминания о ней прошли через многие ранние произведения Лермонтова (драмы «Menschen und Leideschaften», «Странный человек», поэму «Сашка», стихотворения «Ангел», «Пусть я кого-нибудь люблю…», «Кавказ» и др.).
Интересна история знакомства юной и очаровательной Машеньки с отставным капитаном Юрием Лермонтовым. Это произошло в арсеньевском поместье Васильевское Елецкого уезда Орловской губернии, расположенном по соседству с селом Кропотовом Ефремовского уезда Тульской губернии, принадлежавшим Юрию Петровичу. Когда Елизавета Алексеевна с дочкой нагрянула к родственникам покойного мужа, там как раз гостила и семья Лермонтовых. Даже Юрий Петрович, недавно вышедший в отставку, приехал.
Вот как описывает их первую встречу Т. В. Толстая в своей книге «Детство Лермонтова»:
«Вдруг в открытую дверь столовой донесся веселый, приятный мужской голос:
— Любуйтесь на мою добычу!
Машенька невольно обернулась.
На пороге столовой стоял молодой столичный франт в синем сюртуке и держал в руках трех зайцев. Шею его окутывал белый, тщательно отглаженный и франтовски повязанный платок; модная прическа была заботливо отделана: кудри заглажены к вискам, откуда начинали виться белокурые небольшие бакенбарды.
