– Значит, думаешь, докупать надо идти?
– Что тут думать – надо, хозяин. Вот только если по мелочам – куда ни шло, а как всё покупать – денег расходных у нас маловато. Может, по заказчикам сначала сходить – кто не рассчитался?
– Кхм! Ну ладно, сейчас оденусь, схожу.
– Ну да! Сходит он! Да вас сразу облапошат … или разжалобят. Вместе пойдём.
– Кхм! Ну, давай … оденься, гляди, теплее. Морозит.
Но напрасно ходили они по домам и поднимались по лестницам. На просьбы отворить двери и заплатить долги в ответ слышались только ругательства. В городе на магистральных улицах встречались мародёры и грабители, которые без сожаления снимали с горожан верхнюю одежду. Шапошников тоже, видимо, принимали за мошенников и не решались отворять двери.
Усталые и огорчённые, Антон с учеником повернули из переулков снова на Невский проспект. Было морозно, но людей на проспекте хватало. Торговали всякой всячиной, и торговля шла довольно бойко.
Понятное дело – магазины Невского не работали, зато галантерейные товары и игрушки разрешалось продавать с лотков прямо на тротуарах.
На одном из лотков Антон увидел явно иностранного производства куклу, очень красивую, в ярком платьице. Подарить внученьке. То-то обрадовалась бы.
Но не по деньгам. Хотя, может, сторговаться удастся?
– Слушай, хозяйка, прошу тебя, скинь цену. Видишь – это всё, что есть. Внучке хочу в подарок.
Лотошница не соглашалась. Антон продолжил торговаться – бесполезно. Торговка даже начала сердиться.
– Слышь, дядя, нет денег – иди своей дорогой, может, где подешевле найдёшь. У меня товар заморский, а цена твёрдая.
– Да я ж тебе чистую правду говорю. Вот все деньги, что есть. Не собрал сегодня больше. Сторожатся заказчики, дверей не открывают. Рази ж пожалел бы для внучки?
– Ан пожалел, пень старый! Одет, вишь, добротно, a по цене жмёшься. Припрятал денежки-то, поди?
Тимка, которого давно подмывало вмешаться, наконец не выдержал.
– Что ж ты творишь? Своему, рабочему человеку цену ломишь как буржую. Обирала ты такая!
Этого говорить не стоило. Женщина обиделась, причём почему-то на Антона, и завизжала на весь проспект:
– Ты – городовой! Я видела тебя с “селедкой” на Гороховой! Ты – переодетый фараон! Держите фараона!
Ситуация мгновенно переменилась.. Со всех сторон сбежались люди и окружили шапошника с торговкой. Послышались крикии:
– Бей городового! Смерть фараону!
Какая-то немолодая прилично одетая дамочка ударила Антона ладонью по лицу и сорвала с него каракулевую шапку. Другая, одетая попроще, зачем-то вцепилась в пальто. Толпа росла и жаждала крови.
Как обычно в такие моменты, шапошник открывал и закрывал рот, но не мог издать ни звука. Только стремительно бледнел и часто моргал.
Тимка смотрел на всё это, разинув рот. Что происходит?
Рядом стояли два солдата. Один деловито заряжал винтовку. Напротив в толпе выделялись матрос-балтиец угрюмого вида и ещё один здоровенный дядечка в солдатской шинели с пышными залихватскими усами, выглядевший благодаря габаритам и серьёзному виду весьма внушительно. Оба как-то очень уж мрачно смотрели на шапошника.
– Господи, – сообразил Тимка, внутри холодея, – они ж его убивать собираются!
Он бросился к хозяину. С мольбой в глазах, испуганным срывающимся голосом закричал:
– Остановитесь люди! Не убивайте его! Он не фараон, он мой хозяин – шапошник с Апраксина!
И зарыдал навзрыд.
Люди смолкли и испытующе глядели на паренька. Антон, дрожа от холода и страха, прижал парнишку к себе. На них смотрели десятки глаз.
И вдруг толпа зашевелилась и засмеялась. Послышались слова сочувствия и сострадания. Люди поверили. И каждый, наверное, подумал, что вот именно он сейчас спас невинного от смерти.
Женщины надели на дрожавшего Антона его пальто и шапку. Под радостные крики шапошник с парнишкой еле-еле пошли … ещё не слишком уверенно.
Угрюмый матрос со здоровяком не смеялись. Проводив спасшихся шапошников глазами, они как-то одновременно перевели взгляды на торговку. Причём если в глазах матроса явственно читалось осуждение, если не сказать большего, то здоровяк смотрел скорее изучающе, с интересом, как будто пользовался случаем ознакомиться с не известным ему доселе образцом человеческой подлости.
