Конечно, ничего тут уже не поделаешь, но все равно он пришел к тому, от чего и ушел, сделав спираль в 3,5 поворота и в той же самой точке сказал: «Нет, равнодушная природа будет красотою вечною сиять, а человечество обречено, потому что слепые останутся слепыми, а когда слепые ведут слепых…».
Слепота — это слепота. Человек, которого ослепили, чтобы тот прозрел. Глаза не есть орган зрения — это сознание. Не зря Бродский говорил: «Человек есть то, что он видит». У него есть такая максима. Он не может видеть всего. Зрение очень избирательно. В нем есть то, что мы не видим, а осознаем. Поэтому вот эта его слепота, она — слепота невидимая и видимая, но она слепота. Я хочу сказать, что Брейгель, конечно, один из самых, если не самый трагический, безысходный и безнадежный художник в мире. Я не могу поставить второго рядом, потому что греческая трагедия всегда катарсис. Царь Эдип шикарно вышел из положения, потому что восстановил через осознание гармоническую мировую ось. Он восстановил ее в себе. Когда Веронский герцог над горой трупов, имея со всех сторон Монтекки и Капулетти, произносит слова — это катарсис — это искупление, а здесь, как писал Окуджава: «искупления не будет». По Брейгелю мне очень трудно назвать рядом с ним настоящего художника такого класса (современные ни в счет), который бы так строил пространство и мог найти свой язык, свой мазок, свой цвет и пластику. Когда вы его узнаете, не будучи с ним знакомыми, то, если будь человек рефлексирующий — у него был бы высокий уровень. Не случайно его картины не были сожжены. По какой причине он хотел, чтобы его работы были сожжены? Зрячесть его была бы калекой и поэтому вы можете обо все этом забыть и рассматривать его работы с точки зрения цветовой выразительности, через цвет и свет. Так что мир за Нидерландами идти не мог — это была бы безвыходность. Мир должен быть за итальянцами. У них опера была. У них были такие живописцы, такой палладиум, архитектура, развитие. За ними шла литература и поэзия. Они создали карнавал. А в нем все: и жизнь, и смерть.

Маттиас Грюневальд
А вот такого художника как Маттиас Грюневальд, открыл 20-ый век. Как вы можете видеть, он был еще тот оптимист. Тоже симпатичная фигура. Я не могу особо останавливаться на его биографии, но могу сказать, что был такой мастер Маттиас, его полное имя мастер Маттиас фон Ашаффенбург. Микеланджело о нем пишет, он был с ним в близости. Маттиас сам называл себя Грюневальдом. Он сам спрятал себя под псевдоним и под этим псевдонимом создал «Изенгеймский алтарь» для монастыря в Изенгейме. В 1916 году было сделано исследование. Правда сам алтарь был растащен по музеям, но автор, мастер этого алтаря был отожествлен. Тем более, что о нем писал Дюрер. Голова путалась у всех, никто не мог понять, кто это такой.
«Изенгеймский алтарь»
Грюневальда подделывали, делали копии. Он был художником не похожим ни на кого вообще. Ни на одного из своих современников. Ни на одного из своих последователей. Он написал несколько распятий. В том числе распятие в «Изенгеймском алтаре». Совершенно уникальное, сколоченное из простых деревянных бревен, еле отструганных. К ним прибита доска и вы видите прибитое тело.
Посмотрите на пальцы — они кажутся обнаженными нервами. Вся картина написана абсолютно на предельном напряжении истощенной нервной системы, на последнем напряжении истощения. Истоки этой стилистики входят не в Античность, как у всех а в витражную готику. Он пользуется черным фоном и цвет кладет так, чтобы он смотрелся как витражный свет. Этот витражный алый, витражный белый, витражный алый другой, необыкновенно написанный. И вся картина, и каждая из фигур находится в состоянии фантастического перенапряжения. Если вы посмотрите чему равны объемы этих фигур, то увидите, что они хрупки до невозможности. Какой хрупкой написана Мария и Иоанн — это знак их тленности и их ломкости, такого невероятного страдания. Они истощены. Иоанн поддерживающий Богородицу. Это алое и белое, сведенные глаза, ее маленькое личико, только одни щеки. Пальцы. Опять пальцы поставлены так, как будто это вопиют обнаженные нервы. Кровь струится из каждой поры. Каждая мышца подчеркнуто втянута и изучена, истерзана, вопиющая от страдания человеческая плоть.