— Откуда вы знаете, что я хочу перебросить именно там?
— А где же еще? Там Хасарча близко. Русские до этого аула еще не добрались. Кульджан Ишан поможет...
На Сумбаре Мадер уже пережил потерю одного ценного агента, но произошло это, по мнению резидента, совершенно случайно. Еще до войны, когда чекисты и не подозревали об активной деятельности абвера в Туркмении. А сейчас немецкие войска дошли до самого Кавказа, и гитлеровцы ослеплены своими победами. Эту самонадеянность поддерживала в них и геббельсовская пропаганда, надрывавшаяся во всеуслышание: Советы ждет неминуемый крах!
Мадер промолчал, в душе согласившись с Черкезом. Перебрал в памяти всех, кого знал в Хасарче... Кульджан Ишан, глава Туркменского национального союза — свой человек, но дни его сочтены — неизлечимо болен. Однако в ауле остались преданные ему люди, готовые устроить заварушку, если туда сунутся русские. На сей счет у немцев с Ишаном есть уговор, они его и оружием снабдили. Только не стоит пока всех его нукеров вовлекать, пусть ждут своего часа... Резидент вспомнил и о косоглазом проводнике, и о мирабе по кличке Толстый. Мадер их пока ни в чем не подозревал. У Толстого в Хасарче отец, братья, тоже абверу служат. Только на Ишана власть Мадера не распространялась — тот подчинялся непосредственно Берлину. Но резидент в крайнем случае мог прибегнуть к помощи этого духовника, скорее похожего на басмаческого предводителя, чем на служителя аллаха.
— Может, мой эфенди трусит? — вкрадчиво засмеялся Мадер.
— Вы словно в воду смотрели, — серьезно ответил Черкез. — Меня в дрожь бросает, когда вспоминаю одну важную особу. Вы, мой эфенди, сами предупреждали, как необуздан и мстителен этот наркоман.
Мадер растерянно улыбнулся, хлопнул себя по лбу. Как мог он забыть о заказе Геринга, которому теперь трудно стало добывать наркотики в Европе. Морфий из млечного сока мака, белый как сахар, считал рейхсмаршал, во сто крат приятнее кокаина. А такого опия ему требовалось много, к нему пристрастились также офицеры и генералы его штаба, да и перепродать этот товар можно с выгодой: в войну наркотики большой капитал, а от денег Геринг не отказывался даже в состоянии эйфории.
По совету Геринга фирма «Восточная красавица» занялась заготовкой и закупкой лекарственных трав, а также опиума для медицинских целей. В войну такая деятельность выглядела патриотичной: с Восточного фронта шли эшелоны раненых, больных, обмороженных, а их надо лечить.
— Вы что-то ему отправили? — забеспокоился Мадер.
— Нечего, — развел руками Черкез, — когда закупать? С весны я с Ходжаком мотался по Туркменской степи... А вы ведь приказали закупать у персов.
— Вы займитесь делами фирмы, а Ходжак пусть проводит меня в Хасарчу. Дальше дорогу я знаю. — Мадер задумчиво потер лоб. — Через две недели, когда я подготовлю переход, дам знать. Отправьте ко мне Атаджанова не мешкая. Пусть не вздумает брать с собой целую свиту, хватит еще двоих. Не на свадьбу поедет!
В ту же ночь, после отъезда фашистского резидента, Черкез вышел на связь с Ашхабадом, передал о намечаемой переброске Атаджанова и двух его приспешников, сообщил их имена, приметы, вновь предупредил о готовящихся диверсиях на Трансиранской железной и шоссейной дорогах...
По пыльной горной дороге, подпрыгивая на ухабах и кочках, тащилась пароконная подвода. На дне ее, укрывшись кошмой, лежали Атаджанов и его спутники. Было жарко и душно; пыль, поднимавшаяся из-под колес, проникала под кошму, лезла в нос, липла к потным лицам, скрипела на зубах незадачливых нарушителей границы. Они проклинали все на свете — и долгую тряскую дорогу, и зеленые фуражки, и самого Мадера, затеявшего эту дурацкую поездку. Балбес долговязый! Все хвастал: полный порядок, документы в ажуре, а сам забыл проставить на них какой-то штампик. Без него они действительны лишь в ауле Ходжа-Дала, где конспиративная квартира. А туда добрых два десятка километров, пока доберешься, зеленые фуражки накроют. Хорошо еще мираб, встречавший их на границе, вовремя спохватился, укрыл их на подводе, повез другой дорогой...
