Лежа на верхней полке, Таганов разглядывал немцев, ехавших на побывку или вовсе освобожденных от воинской службы. Среди них было много раненых и искалеченных. Уже не вояки и не работники. И поделом. Кто их звал сюда? Сами сунулись, позарившись на щедрые хлеба России, украинское сало, приволье донских степей, а теперь дай бог унести ноги... И не такие уже спесивые, как раньше, — молчат, не разговаривают.
Угрюмые лица неудавшихся завоевателей несколько оживились, когда за окнами замелькали островерхие крыши, неуклюжие дома с серыми черепицами. У Ашира же зашлось сердце — снова он на чужой земле. Но эту боль тут же вытеснила тревога за судьбу группы. Хоть бы благополучно до своих добрались. Не погиб бы Игам нелепой смертью.
В назначенный день и час Белка напрасно ждала Таганова неподалеку от городской ратуши, где обычно встречаются влюбленные. В следующую среду, поеживаясь от прохладного ветра, Мария снова прогуливалась в условленном месте. И опять напрасно. Тогда она прибегла к крайнему выходу — пришла на запасную явку, но и там Таганов не появлялся. Стрела на связь не вышла.
Нуры Курреев стоял навытяжку перед оберштурмбаннфюрером Фюрстом.
— Выбирай себе нового заместителя, — приказал гестаповец.
— А что с этим? С Осторожным?
— Он вышел из игры. Кстати, сразу же проверишь Эембердыева.
— А Осторожный и Эембердыев разве не одно лицо?
— Не задавай, Каракурт, глупых вопросов! Пора знать законы разведки. Запомни, важно узнать всю правду об Ашире Эембердыеве!..
Фюрст не оговорился, когда так и сказал: «всю правду об Ашире Эембердыеве». Такую фамилию дали Таганову в лагере, а у абвера он значился под кличкой Осторожный. Оберштурмбаннфюрер знал, что поручал, ибо над этим хитроумным ходом долго ломал себе голову. Пусть теперь этот ребус попробуют разгадать товарищи чекисты, если, на самом деле, именно они подсунули ему этого Эембердыева, то бишь Таганова...
В тяжелый четырехмоторный самолет, уже выруливший на взлетную полосу, погрузилось восемь человек. В ярко освещенном салоне Фюрст подозрительно оглядел нахохлившихся агентов. Молчаливые, угрюмые, с непроницаемыми лицами. Не поймешь, что думают, как поведут себя, попав на советскую территорию.
Оберштурмбаннфюрер не доверял туркестанцам, вообще людям, хоть год учившимся в советской школе или работавшим в Советском Союзе — на заводе, фабрике, в колхозе, в учреждении. Недаром русские говорят: сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Все унтерменши такие. Это у них в крови. Вон группа «Джесмин», не считая Эембердыева, вся перешла на сторону красных. Он и раньше где-то в душе не доверял ни Яковлеву, ни участникам его группы. Как сердце чувствовало... Может, лучше совсем отказаться от затеи готовить агентов и диверсантов из числа советских военнопленных?
По мере приближения наступающих частей Красной Армии, громивших войска вермахта, удивительная метаморфоза происходила с Фюрстом. Он уже не кичился, как прежде, своим партийным стажем, близостью к высшим фашистским кругам, молчал о допросах, о поездках по концлагерям, где подбирал кандидатов в шпионы и диверсанты. Он походил на нашкодившего кота, вобравшего голову в шею, трусливо жмущегося под стол.
— Мы, немцы, — говорил он теперь Мадеру, — переродились в нацию дрессированных обезьян, бездумно выполняющих чужую волю. Разве я виноват, что выполняю приказы своего начальства? Не исполни, меня самого с землей смешают...
Он серьезно считал, что приказы, заменявшие ему порывы совести, освобождали его от всякой ответственности. Но, видимо чувствуя надвигающееся возмездие, не становился добрее, а, наоборот, зверел, еще ретивее исполнял обязанности палача.
...Зеленые зрачки Фюрста, ощупывавшие агентов, вспыхнули недоверием и тут же погасли. Он испугался мыслей, резанувших сердце: «Они сейчас думают не о деле, а о доме. Стоит им там узнать о нашем поражении под Курском, о том, что мы оставили Белгород, Харьков, что погибли лучшие дивизии вермахта, и они разбредутся, как овцы. Сами сдадутся властям». Еще не поздно, можно отменить вылет, расстрелять одного-двух для острастки. Но тут одним-двумя не обойдешься!
