Таганов резко мотнул головой.
— Да его, гада ползучего, придушить надо, товарищ командир! — Захарченко с кулаками кинулся на Таганова.
Ашир ловко вывернулся, удар возмущенного Захарченко пришелся по серой классной доске, к тому же он, не удержавшись, больно ушибся ногой о койку.
— Отставить! — приказал Яковлев, видя, что и другие намереваются броситься на Ашира.
Захарченко, чертыхаясь, потирал ушибленное колено, кое-кто из группы улыбался. Раньше Ашир никогда не видел на их лицах таких открытых улыбок. Яковлев решал что-то про себя в эти минуты.
— Повернитесь лицом к стене, — приказал он.
Когда Таганов повернулся, Захарченко выкрикнул:
— Разрешите, товарищ командир, я его шпокну!..
— Отставить! Я тебе шпокну, анархист эдакий... — Ровный голос Яковлева, не такой нарочито крикливый, как в зондерлагере, почему-то вселил в Ашира спокойствие.
Таганову крепко связали шнуром руки и положили на койку, ноги привязали ремнем к спинке и хотели было затянуть рот полотенцем, но Ашир воспротивился.
— Подождите, — кивнул он на Бегматова, — пусть это сделает он. Но сначала оставьте нас вдвоем. Поговорить надо.
Яковлев согласился, и все вышли, оставив их наедине.
— Возьми в моем левом внутреннем кармане маленькую бумажку, — сказал Таганов. — Командиру любой советской войсковой части скажешь, чтобы тебя срочно связали с Касьяновым. Надеюсь, Игам, ты помнишь его? Он работает на прежнем месте. Скажешь, что ты от Стрелы, которая еще не попала в цель. Записку передай без промедления. В случае опасности уничтожь. И еще обязательно скажи, что мохнатый паук может приползти раньше времени.
— Я догадывался, что ты неспроста стал перебежчиком! — Бегматов, радостный, бросился развязывать Ашира. — Тебя же чуть не убили!..
Таганов попросил не трогать его, наоборот, слабо затянуть рот полотенцем и быстрее уходить.
Ашир долго лежал неподвижно, думал, пусть группа уйдет подальше. Затекли ноги и руки. Потом, прикинув, что группу теперь не догонят, стал неторопливо пытаться выбраться из пут. Сначала удалось скинуть полотенце — легче стало дышать. Тяжестью тела раскачал койку, высвободил сначала одну ногу, затем — другую.
На шум в комнату пришел Геллер, потиравший онемевшие от веревки запястья. Ему удалось освободиться раньше. Ворча, словно выговаривая нашкодившему школяру, он помог Таганову.
— Даже завязать как следует не смогли. — Геллер слегка массировал руки Ашира. — А еще шпионы! Хорошо хоть теперь этих недотеп у абвера не будет.
До рассвета Таганов и Геллер молча просидели в пустой комнате. Инструктор не бросился разыскивать ближайшую часть, чтобы сообщить о случившемся, организовать погоню. Он вел себя так, словно ничего особенного не произошло.
Позавтракав консервами, они выехали кружным путем в Винницу, где размещался штаб мотомеханизированной части, к которой была прикомандирована группа «Джесмин». Казалось, Геллер нарочно не спешил известить начальство — оставил Таганова в пивном баре для немецких солдат и куда-то исчез. Вернулся он не скоро. Устало буркнул что-то об умопомрачительном немецком педантизме и казенщине, помолчав и будто вспомнив, добавил, что еле-еле разыскал штаб, но там не захотели разбираться, сказали, что у них и без дурацкого «Джесмина» своей неразберихи хватает — русские жмут, в клещи захватывают.
— Где жмут? — с недоумением спросил Таганов. — Как это?..
— На фронте, — неопределенно ответил Геллер. — А дьявол их разберет! Знаю лишь, что творится неладное. Гонят наших отовсюду. Вот и переполох в штабе. Все злые как собаки цепные, не подступишься ни к кому. А в чем мы виноваты?..
Кто же он, этот инструктор Геллер? Враг или друг? А вдруг антифашист, подпольщик?.. Или соратник по бесшумному фронту? Может, он-то и сагитировал группу Яковлева бежать? Ашир терялся в мучительных догадках.
Единственное, что удалось сделать Геллеру в штабе — выписать обоим проездные документы до Берлина.
В тот же день к вечеру они выехали обратно. Поезд медленно тащился по уже заснеженным полям, подолгу стоял на станциях и полустанках. Тихо шел на перегонах с только что отремонтированной колеей, мимо не успевших еще догореть вагонов. Видно, партизаны не давали ни минуты покоя оккупантам.
