Машина остановилась вблизи кирхи на Фридрихштрассе. Генрих, не выключая мотора, ждал, пока Розенфельд опустит письмо в ящик и не спеша скроется в ближайшем подъезде. То было письмо Ашира Таганова на имя Вели Каюма, президента Туркестанского национального комитета.
Еще засветло такси доставило Ашира с вокзала к особняку, где жили Черкез и Джемал. Супруги уже ждали его. Об этом накануне сообщил Фюрст, похваставшийся Аманлиевым, что разрешил Таганову увольнение с поездкой в Берлин. Так Дядюшке стало известно, когда Стрела наконец выйдет за пределы зондерлагеря.
Джемал с трудом верила в такое счастье: после стольких лет разлуки встретиться с братом. Со слезами на глазах она вглядывалась в родные, полузабытые черты. Как похож он стал на отца! Такой же рослый, статный, красивый. И речь размеренная, спокойная, и смеется так же негромко, но заразительно. Вот только такой кучерявой шевелюры отец не носил, брился наголо.
Подростком умыкнули Джемал, но отца, хотя и редко его видела, помнила хорошо. Он все больше пропадал в песках — то с отрядом, то с отарами. При встречах никогда с ним первой не заговаривала, а сам он был человек молчаливый, однако за внешней суровостью скрывалось доброе сердце. Таким же вырос и Ашир.
У туркмен заботу о дочери принято проявлять матерям, потому Джемал больше помнила маму. Каждую морщинку на лице, любую прожилку на ее натруженных, руках... Как она? Как аул? Как поживает сестра Бостан? Сколько у нее детей? Джемал жадно внимала брату, боялась, что кто-то прервет их беседу, помешает договорить.
Случилось то, чего больше всего боялась Джемал: раздался звонок в дверь. С шумом, пыхтя и отфыркиваясь, словно морж, ввалился Фюрст, за ним вошла ладненькая Урсула. Минутой позже появился Мадер и с ним чуть прихрамывающая, но чопорная Агата. У Джемал на радостях вылетело из головы, что Черкез в честь прихода Ашира пригласил их всех на ужин.
Фюрст, едва поздоровавшись, без приглашения ринулся к столу, щедро уставленному выпивкой и холодными закусками. Сгорая от стыда, Урсула пыталась как-то удержать мужа, но тот, досадливо махнув рукой, схватил глубокую тарелку, наложил горку всякой снеди, налил шнапса в винный фужер и, не дожидаясь остальных, опрокинул его в рот, шумно крякнул, с чавканьем задвигал челюстями.
Мадер, как всегда, вел себя деликатно — принес Джемал и Урсуле яркие гвоздики, сделал им уместные комплименты, перекинулся с Черкезом и Аширом шутливыми, малозначащими фразами. А когда хозяйка дома, пытаясь загладить бестактность Фюрста, торопливо пригласила всех к трапезе, он, взяв под руку Агату, подошел с ней к столу.
Фюрст взгромоздился на том месте, где положено сидеть хозяевам дома, и торопливо отправлял в рот большие куски курицы, вареного мяса, бутерброды. Бедная Урсула попыталась заменить мужу захватанный жирный фужер на рюмку, но тот с набитым ртом промычал:
— Оставь! Ты же знаешь, я никогда не пьянею!..
Мадер едва удержался от саркастической улыбки: с таким аппетитом мудрено опьянеть. Вспомнил недавнюю поездку в Луккенвальде, свое предложение встретиться с туркестанцами прямо у коменданта. Но Фюрст наотрез отказался, вызвав всех поодиночке в свой кабинет.
— Противно заходить к азиатам, — брезгливо поморщился он тогда. — От них псиной разит. Даже в кабинете Брандта этот дух витает.
— А вы, однако, белоручка и чистоплюй, — удивился Мадер. — Хотите в дерьме копаться и не запачкаться? Смотрите, Фюрст, не перехитрите себя!
Не найдя что ответить, оберштурмбаннфюрер наговорил Мадеру кучу дерзостей, но барон, в душе презиравший сына лавочника, промолчал. Зато дома дал волю своим чувствам: «Из грязи да в князи! Жалкий плебей, возомнивший себя патрицием!» — «Это ты о ком, папа?» — насторожился Леопольд. «О твоем наставнике из гитлерюгенда...» Мадер знал, что сын оказывал кое-какие услуги Фюрсту, некогда работавшему в службе безопасности гитлерюгенда. Сын как-то странно посмотрел на отца, словно запоминая его слова...
Поведение Фюрста шокировало и Агату, когда тот с невозмутимым видом продолжал уписывать салаты за обе щеки. Ей хотелось заткнуть уши, не слышать его смачного отрыгивания. Вероятно, дом презренных азиатов, где всегда угощали с восточной щедростью и подавали натуральный кофе, не водившийся в ту пору даже в богатых немецких семьях, не отдавал псиной. И гости не уходили отсюда с пустыми руками.
