Полагаю, приведенных немногочисленных примеров достаточно, чтобы проиллюстрировать самые удивительные черты шотландских крестьянских преданий. Подводя итог всему сказанному, следующие черты можно считать общими: во-первых, живая и весьма изобретательная фантазия, во-вторых, мощное воображение. В шотландском сельском сказителе, несомненно, есть что-то от Гомера, во всяком случае, это касается его «поэтического видения». И его богатейшее воображение подвержено мрачному влиянию, а душевное равновесие временами нарушается естественными чертами страны, условиями жизни в ней и невеселыми размышлениями, свойственными национальному сознанию. В-третьих, это любовь к человечеству, усиленная пониманием трудностей его судьбы, проявившаяся в остром пафосе. Конечно, в стране, где живут разные народы, такой как Шотландия, общие характеристики сказаний существенно разнятся для разных частей страны. Кельт Западной Шотландии, к примеру, испытывает пристрастие к великанам и демонстрирует определенную бессердечность, которой невозможно не удивляться, когда речь заходит о жизни и невзгодах указанных великанов и их домочадцев. Иначе говоря, великан из сказок Западной Шотландии – всегда «законный» объект нападения, вы не сможете, прибегнув к какой-либо уловке, его перехитрить. Тролли, троу[3], «жители холмов» или «серые соседи» норвежцев с Шетлендских островов имеют собственный характер, отличный от фейри остальной Шотландии, и очень гармонично вписываются в унылый пейзаж своих родных берегов. Снова прибегнув к обобщениям, можно утверждать, что сказания горцев демонстрируют больше неутомимой изобретательности, а сказания жителей равнин имеют более четкий план и демонстрируют глубину понимания человеческого фактора.
Рассмотрим вкратце литературное значение этих сказаний. В этом отношении устные предания шотландского крестьянства имеют определенные преимущества, поскольку богатое месторождение, которым они являются, хорошо разработано современными шотландскими писателями. Вероятно, самой примечательной чертой шотландской поэзии был сначала ее национальный, а в более поздние времена – народный характер. По крайней мере, в настоящее время обе эти черты приобрела и шотландская проза. В действительности, возможно, это не относится, или относится, но с существенными оговорками, к творениям Смоллетта, но после него шотландская проза стала «расти на земле». А шотландцы, которые возделывали поле народных преданий, были далеки от того, чтобы насаждать в нем принципы таких писателей, как, например, Мусей, Тик и Ла Мотт Фуке, делая народное предание только основой, на которой базируются их собственные философские или другие конструкции, и часто изменяя его до почти полной, если не до полной неузнаваемости. Также они не работали в духе таких писателей, как Теофиль Готье, который, хотя иногда и использовал народные предания как материал для работы, не заботился о национальном духе, будучи прежде всего стилистом. Готье был чистым художником, простым и независимым, свободным от связей с какой бы то ни было страной, от уз родства, можно сказать, от связей с человечеством. Шотландские писатели, с другой стороны, в первую очередь объективны, а затем национальны.
Первым в ряду этих писателей, безусловно, стоит сэр Вальтер Скотт. И хотя, в сравнении с другими его произведениями, «Песни шотландской границы» не получили широкой известности, это никоим образом не умаляет их значимости. Конечно, он стал автором большого числа произведений художественной литературы, которые читали и читают во всем мире, но их большая и, я бы сказал, лучшая часть «имеет корни в сердцах людей». И чем больше он удалялся от источника своего вдохновения, тем менее ценными становились его труды. Вальтер Скотт не был выходцем из крестьян, но знал шотландское крестьянство очень хорошо – мало кто может похвастаться такими же глубокими знаниями. Он был близко знаком с Томом Пурдисом и Суонстоном, а также поддерживал литературные контакты с Уильямом Лэдлоу и Джозефом Трейном.
Следующими в упомянутом ряду идут еще два писателя, которые были выходцами из крестьянской среды. Это Джеймс Хогг, о котором уже говорилось, и Алан Каннингем. Последний, родившийся в 1784 году, был сыном управляющего поместьем, в котором у Роберта Бёрнса была ферма. Это обстоятельство, безусловно, стимулировало заложенный в нем поэтический дар. Когда юноша подрос, он стал каменщиком. В это время антиквар по имени Кромек был занят собиранием песен Галловея и Нитсдейла – по образу и подобию «Баллад» Перси. Он предложил юному Каннингему собирать для него старые песни. «Честный Алан», как называл юношу его друг Томас Карлайл, не преуспел в этом деле. Правда, неудача его не смутила, и он сам взялся за написание песен и баллад, которые, хотя по природе вещей не могли быть старыми, все же были бы такими же хорошими, а если возможно, то и лучше. Любовь Кромека к Античности не помешала ему включить новые сочинения в свое собрание, решив, что это принесет ему дополнительный доход.
