Он шумел и крутился. В небе появилась воронка и дьявольские искры молний, расколов небесную твердь, расползлись вдоль чернеющих облаков причудливым узором.
Да, мы все это помнили.
Сколько нам было? Пятнадцать лет.
Я помнил свой первый шрам, полученный после удара кнутом, помнил все команды инструктора и то, как злобно он взирал на каждого из нас, будто выискивая очередную жертву для своих испытаний.
Бег, затем короткая остановка.
— Упор лежа принять!
И вся группа, как один живой организм рухнула на каменную землю, ударяясь руками об острые края разбросанных глыб.
Кровь.
Пот.
Крики о помощи.
— Отжимаясь отдыхаем!
Затем бег, опять короткая остановка.
Он был стар, если такое слово вообще было уместно для человека, счет жизненных лет которого был неизвестен нам до самого конца. Многочисленные складки на его лице., будто запечатлевшие в себе всю суровость и злость этой планеты, испещрили его физиономию. Он был настоящим воплощением страха и ненависти, которое тот испытывал ко всему живому, что прибывали на эту планету.
— Раз-два! Раз-два!
Муштра не кончалась.
Стихая ближе к вечеру, она возобновлялась с новой силой утром.
— Раз-два! Раз-два! Не вижу ваших радостных лиц!
Ни мне, ни кому бы то ни было так и не довелось узнать его имя.
— Зовите меня инструктор.
Короткое имя, звенело машинным голосом в его горле, отдаваясь от металлических стен наспех построенных бараков и наводя ужас на парней и девчонок, так близко похожих друг на друга.
Отец — Эдвард Гувер, высокий мужчина средних лет. Я видел его фотографию только однажды, в кабинете мамаши — так мы называли единственную женщину в нашем окружении, учившую нас всему, что требовалось евгенической программе сразу после рождения. Она мало говорила о наших родителях, почти не распространялась о том, что все мы одного поля ягоды и должны называть друг друга братьями и сестрами, вместо «сиб», столь странного и мало о чем говорившего нашему детскому слуху названия. Гувер погиб. Погиб как герой, впрочем как и все те, кто своими подвигами заслужил право быть источником новых поколений настоящих воинов. Про мать я так ничего и не узнал. Кто знает, может это и было к лучшему, ведь в каждом из нас была частичка наших предков, подаривших нам жизнь и впустивших в этот суровый мир…
В тот день инструктор вызвал меня к себе поздно ночью. Сразу после отбоя, когда ветер за стенами бараков выл, словно изголодавшийся зверь и на улице можно было схлопотать десяток порезов от поднятой металлической шелухи, взвинченной в смертоносный вихрь местным ветром, я все же не мог сказать «нет» и, прикрывшись плащом, направился вперед, согнувшись и двигаясь все дальше от моего нового дома.
В конце концов я чуть было не заблудился. Видимость упала почти до нуля и каждый шаг был шагом в неизвестность.
— Ты опоздал, — коротко произнес инструктор, когда я смог переступить порог его дома.
Здесь было тепло — не в сравнение с тем местом, где пришлось ночевать нам всем. Горела лампа, в углу стояла небольшая, но аккуратно заправленная кровать. Несмотря на поздний час она так и не было раскрыта, а сам инструктор не желал ложиться спать, оценивающе поглядывая в мою сторону.
— Ты опоздал, — повторил он, вырывая из моих рук плащ и стряхивая на пол жмени песка, осевшего в складках одежды, после чего вернулся обратно за стол.
— Я шел так быстро как мог.
Он согнул руку и посмотрел на наручные часы, потом взглянул на страницу журнала после чего заявил.
— Время 01:28, вызов был сделан 01:10, от бараков до меня не больше шести минут хода «вразвалку».
— На улице ураган, — попытался оправдаться.
— А мне какое дело?
Его взгляд стал враждебным и в воздухе тут же возник металлический блеск, больно ударивший мне по лицу.
Я так и не понял, как он успел это сделать. Не смог увернуться, не смог отбежать, чтобы не получить этот удар, но в миг, когда по щеке потекла кровь и слезы вопреки моему желанию упали из глаз, я осознал какую ошибку допустил, когда попытался открыть свой рот.
Все случилось очень быстро. Он вскочил со своего места, следом бросился ко мне и только вовремя поднятые руки, скрещенные в защитном блоке, смогли погасить часть тех мощных ударов, что обрушились на меня после хлесткого удара кнутом.
