– Как до сих пор я пахал и сеял, так и буду продолжать! Никогда надо мной хозяев не было, и не будет! Негодяи! Рисовалось мне – и я рисовал! Сам Святой Гиоргий с плетью стоял надо мной, твердил: «Рисуй, Никала, рисуй!». Разве не так это было?
Какое вам дело до меня? Писал я, как хотел, как чувствовал, писал не как видели мои глаза, а как видело сердце…
…Новый 1918 год ознаменовался суровой зимой. Мокрый снег чередовался холодными дождями, но даже когда они ненадолго прекращались, погода оставалась мрачной, холодной и пасмурной. Ветер нёс рваные облака по тёмным улицам. В сумерках они казались парусами, словно эскадры неведомых завоевателей сходились к Тифлису, становясь на рейд за темнеющими горами. Всё перевернулось в этом мире за прошедший год. В феврале семнадцатого рабочие и солдаты Петербурга свергли царское самодержавие. В стране победила революция. Меньшевики поддержали Временное буржуазное правительство. Солдаты всё еще стояли на опутавших земной шар фронтах – друг напротив друга.
Где ты, мой старый Тифлис – весёлый и пёстрый, шумный и деловой? Неужели ты умер, канул в прошлое? Не стало никакой работы. И не было мира. Его место заняли стон и протяжные вопли матерей над телами свои убитых сыновей и мужей. Не хватало хлеба. На смену ему пришли болезни, голод, мор от испанки, и угрюмые длинные очереди в ночную стужу перед пустыми продовольственными магазинами. Утром полиция будет подбирать скрюченные тела тех, кто, не дождавшись хлеба, намертво замёрз этой ночью. На улицах тьма. Не жгут газовых фонарей. В котловине – Тифлис, точно врытое в горы гнездо. Откуда оно – это злое ненастье?
На фоне трагического упадка наблюдался рост большевистского влияния и устраивались вооруженные восстания по всему Южному Кавказу. Созданный меньшевиками Закавказский Сейм не принял участия в Брестских мирных переговорах с Германией, и попытался сам заключить с Турцией сепаратный мирный договор. Но из этого ничего не вышло – турки прервали переговоры, перешли в наступление и вторглись в Грузию, заняли Батуми, Озургети и грозили захватом Тифлиса. Яркая жизнь, что некогда здесь процветала, преобразилась до неузнаваемости. Наступили смутные, беспокойные времена, всё рушилось и летело в тартарары. Тифлис оказался в тисках разрухи и голода. Днём по Головинскому, главному проспекту города, теперь браво маршируют иностранные солдаты: британцы, немцы и шотландцы. Последних легко отличить – странные они, эти мужчины, на них юбки в клеточку. Что они делают в моей несчастной стране? Кто их сюда позвал? По ночам горожане просыпаются от грозных окриков, от стука оружейных прикладов и матерной брани. Город не в силах бороться с бандами разбойников, стрелявших с фаэтонов. Не вместить ему беженцев с севера. И цены на жилье подскочили до невиданных размеров.
Тогда, в начале 1918 года, никому не было дела до Пиросмани.
Одни духанщики закрыли свои заведения и скрылись в деревне до лучших времен, другим было не до обновления вывесок. Они, когда-то с любовью и старанием разрисованные художником, пошли на жестяные трубы для печек – «буржуек». И долго ещё сквозь копоть проступала на такой трубе гроздь спелого винограда.
А он, Нио, всё ещё находил в себе силы блуждать по обессилевшему городу в поисках жилья и работы, но каждый новый день повторял предыдущий. Безнадёжно уставший. Тифлис жил воспоминаниями. Настоящее было так на него не похоже…
Жить художнику было негде. Работы никакой. Но ведь он должен писать – писать каждый день, превозмогая боль в груди, боль в пояснице, превозмогая лихорадку и этот страшный кашель, раздирающий в куски его легкие, писать, несмотря на слабость в руках, на голод и холод, несмотря даже на эту нарастающую темноту в глазах… А чем же ещё ему жить, если не писать?
И он упорно продолжал ходить по знакомым, тысячи раз исхоженным местам – робко стучал в двери, спускался в заколоченные подвалы, заглядывал в пустые лавки, пересекал весь город от Дидубе до Ортачала… Когда-то здесь были «весёлые» сады, здесь лилась завораживающая душу музыка, звучало многоголосое пение. Здесь сперва выбирали тамаду, потом назначали его помощника, потом, с буйволиными рогами в руках произносились мудрые и глубокие тосты во здравие собравшейся здесь почтенной компании, один тост добрее другого, и люди пили, тихо и достойно, а столы ломились от вкусной еды и янтарного вина…
