Конец страданиям! Да здравствует вечный покой!
Он стал пристально смотреть по сторонам, силясь разглядеть что-либо в полумраке. Вот так всегда – когда что-то нужно, хоть умри – никогда этого не найдёшь!
И вдруг взгляд его упал на земляной пол, откуда, из-под разной рухляди, ненужного хлама и ветоши, торчал шнурок. Он ухватился за него и потянул на себя. Шнурок оказался старой бельевой веревкой, довольно длинной и прочной, вовсе не изветшалой беспощадным временем.
Не порвётся, выдержит!
Главное сделано. Остался сущий пустяк – один конец закрепить за балкой на потолке, вот ведь она, расположилась не высоко – только ногами встать на старую керосинку, всю в копоти, на ней, наверное, когда-то варили вкусную чихиртму, – и руку вверх протянуть. Из другого конца связать верёвочное кольцо и накинуть на шею.
Он поставил одну ногу на отслужившую свой век керосинку – для второй его ноги на ней не хватало места – и закинул верёвку за балку…
Вот и всё!
* * *
…Ему показалось, что его кто-то зовёт и при этом толкает в бок…
– Никала…
Он помнил свой крик. Помнил, как куда-то летел. И больше ничего. А сейчас, прислушавшись, он сообразил, что действительно слышит голос. И зов этот, такой мягкий и знакомый, мгновенно вывел его из оцепенения:
– Очнись, Никала, бичо!
С трудом подняв веки, он увидел склонившуюся над ним женщину.
– Слава Богу, пришёл в себя! – молвила она.
Её затуманенные глаза были широко распахнуты, губы сжаты, а кожа была бледной, как полотно, и мерцала в тусклом свете луны, проникающем в подвал через маленькое застеклённое отверстие вверху стены, у самого потолка, выходящее на тротуар.
Он вскрикнул так, как будто увидел привидение! Хотя он знал, что в настоящей жизни не бывает привидений и оживших покойников. Но то, что он увидел, казалось совершенно невероятным.
Перед ним была Иамзэ!
Он, отказываясь верить своим глазам, протёр их в изумлении и посмотрел ещё раз – всё осталось прежним и женщина оставалась там же, более того, сейчас она обрела чёткий контур. Знакомые волосы, чёрные и такие же роскошные, как в жизни, пышный бюст, белая накидка. Теперь он мог убедиться, что это никто иной, как она! Да-да, она! Та самая Иамзэ из ортачальских садов, девочка с воздушным шаром из его кахетинского детства!
– Ты? – шёпотом спросил он, неотрывно глядя на неё и пытаясь сообразить, как такое может произойти.
– Да, Никала. Это я. – услышал он в ответ и удивился тому, что, оказывается, у мёртвых сохраняется всё тот же голос, каким он был при жизни человека, с той лишь разницей, что к нему добавляется некоторый отголосок, как если бы всё это происходило в глубокой пещере.
Она прикоснулась к его виску, вытирая капли крови на свежей ссадине. И он вздрогнул от этого касания, не от боли, а от того, что не почувствовал его, таким оно было лёгким, почти воздушным. Однако он уловил холод. От ужасающе холодной – руки мертвеца!
– Но ведь ты… мне сказали… что тебя больше нет?
– Да, – хладнокровно произнесла она. – Меня нет…
– Выходит, и я умер… – возникло у него в мыслях. – Значит, у него получилось…
А вслух он произнёс:
– Где я, Иамзэ? В аду или раю?
– Тебе ещё не время туда, Никала. Ты жив! А вот я и в самом деле умерла. Но всегда жива перед Господом. У Него ведь все живы… – она взволновалась, отчего её бледные щёки зарумянились, а губы запылали… – Ты помнишь, сегодня ведь сороковой день с моей кончины?
– Сороковой день… – повторил он шёпотом, не сводя с неё глаз и ещё ничего не понимая. – Но что ты здесь делаешь, если отправилась на тот свет?
– Всё это время, Никала, я странствовала между этим и тем мирами. На третий день после смерти душа моя предстала перед Господом и ангелы небесные показывали мне райские обители. Забыла я на время о скорби, помнила лишь, что виновата в грехах, и корила себя за то, что не так прожила жизнь, что провела её в беспечности, а не послужила Богу. На девятый день ангелы привели мою душу на поклонение Господу. Я с трепетом стояла перед Ним, но никто на земле не молился, не просил Милосердного Судью помиловать мою грешную душу. После поклонения меня отвели в ад, где показывали мучения нераскаявшихся грешников. Я носилась по тем местам тридцать дней, опасаясь, чтобы и самой не быть осужденной на заключение в них. А сегодня отпустили меня на землю, чтобы могла я проститься с родными людьми. А из родных то у меня только ты, Никала, да две подруги – Кекела и Маро. Вот прощусь с вами, вознесусь на поклонение, а Он и решит на Страшном суде, куда определить мою душу – в райские ли кущи или в самую бездну, где буду обречена на вечные муки в аду?
