Скользила, плавно покачивая бедрами, чёрная тень пляшущего кинто, поющего «Ах, попалась, птичка – стой!». Сколько раз наблюдал Нико дикий разгул их братии, запомнил синие белки их чуть раскосых глаз, оскал зубов… Пальцы ныли от желания написать все это – всё просилось в картину…
Он видел сейчас, как плутоватый кинто Симон подходил к столам с пирующими, и, подобострастно согнувшись, веселил их песнями в обмен на шашлык, чарку вина или деньги:
Как родился я на свет, дал вина мне старый дед.
И с тех пор всю жизнь свою я вино, как воду пью.
Если б я не пил вино, я б засох давным-давно.
Даже бочка без вина рассыхается до дна.
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джана-джан!
Вот барашек поднял крик – это блеет мой шашлык.
Вот гранат уже в соку – это соус к шашлыку.
Все, что скушать я хотел, за меня хозяин съел.
Неужели для того я работал на него?
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джана-джан!
Плачет даже крокодил, если свет ему не мил.
Но чтоб плакал я, Кинто, не видал еще никто.
Если ж я погибну вдруг, положи меня в бурдюк.
Брызжет пена через край – в бурдюке мне будет рай.
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джан.
Джаан, айя-джан, айя-джан, айя-джана-джана-джан!»
И столько было задора и лукавства во взоре этого забияки, а пластика танца его граничила с фокусами циркача! А потом пошли в ход его острые анекдоты:
«По Головинскому идёт пара – муж и жена – одна сатана. Проходят мимо аптеки.
Жена спрашивает: «Гиви, что это?», и показывает на змею вокруг чаши.
Муж: «Нэ знаю!».
На обратном пути идут опять мимо этой же аптеки.
Жена опять: «Гиви, ну что это такое?!»
Муж: «Ээээ, что ты пристала! Что это? Что это? Это твоя мама у меня дома чай пьёт, никак не напьётся!»
– Я тоже хочу выпить! – продолжал кинто Симон, обращаясь к одной дружной компании, занявшей большой стол в духане. – Только не чай! А вино с вашего красивого стола! Хочу выпить за эту прекрасную барышню! – он бросил взгляд на полную грудь женщины, которую, наверно, уже знала треть Тифлиса. Звали её Кекела. За талию её обнимали чьи-то крепкие мужские руки. Кинто без стеснения смотрел на её бёдра, обрисованные длинной юбкой, и во рту у него пересохло, а глаза заблестели и замлели. – Но сначала я спою. Песня любви полилась из его уст:
И ты, и я красивые, Кекел джан,
На что нам сваха, Кекел джан?
Из-за реки Куры принесу тебе персики
И ты желала, и я желал, Кекел джан…
Он закончил петь. В глазах его горел жар:
– И выпью я, друзья, вина из под стройных ног Кекелы, а чашей мне станет её туфля! …Чи-ки, чи-ки, файтон-чики…
Между столами с веселившимися за ними гостями осторожно лавировала другая молодая девушка, Маро, прижимая к груди огромный докис вином, и нервно вздрагивала каждый раз, когда те протягивали к ней жадные руки или наполненные до краёв вином чаши и рога.
Нико изрядно захмелел и встал из-за весёлого их стола, чтобы немного пройтись. Он вышел из душного помещения и направился вглубь сада. Присел здесь на разостланную под деревом тростниковую подстилку и набрал полную грудь прохладного ночного воздуха.
– Батоно чемо, – услышал он низкий женский голос рядом с собой. – Папироской не угостишь?
– Вот, угощайтесь на здоровье, – он полез в карман и медленно повернул голову на голос. Он принадлежал довольно перезрелой женщине, небольшого роста и в теле, лет 37-ти, 38-ми, не намного младше его самого, чьи чары давно стали увядать, с густой копной чёрных волос и удивительно белотелой. Её пышный бюст прерывисто и тяжело вздымался под белой накидкой, что источала запах дешёвых женских духов.
Её губы цвета крови, словно разделённые чёрной полоской, с наслаждением затянулись папироской. Она выгнула спину в неге, а потом присела рядом, вытянув уставшие ноги в красных туфлях на каблуке, и произнесла с усмешкой:
– Папиросы «Трезвонъ» – три копейки вагон…
Нико молчал.
– Скучаешь? – спросила она, томно закатив глаза, и, не дождавшись от него ни звука, попросила, – Закажи мне выпивку, тогда грустить тебе не придётся!
– Кто ты? – спросил Нико, внимательно взглянув на неё ещё раз. Лицо её, освещённое сейчас светом луны, какой-то таинственной силой привлекло его. Его удивительная зрительная память, не замутнённая выпивкой или временем, и внутренний голос – всё твердило ему, что он видел её раньше. Но где и когда? Он молчал, мучительно копаясь в воспоминаниях. И вдруг что-то осенило его. Не может этого быть! А что, если он прав…
