Одолеваемый влюблённостью и одновременно той скрытой опасностью, каковую она в себе таила, он, вставая по утрам с постели, начинал стыдиться своих мыслей и чувств, пережитых в ночную бессонницу! Никогда не умел он говорить о нежных чувствах. И сейчас не тешил себя мечтами. Однако, одно обстоятельство подталкивало его к действиям. Он замечал, что с появлением Элизабед, в их шумном доме всё чаще стали собираться молодые люди – высокородные грузинские и армянские аристократы и богатые коммерсанты, которые, как казалось Нико, поглядывали на Элизабед с интересом и галантно оказывали ей знаки внимания, которые она, будучи женщиной благовоспитанной, не отвергала в резкой форме. И робкая надежда, поселившаяся в нём – единственное, чем он располагал, – заставляла его спешить. Теперь он старался найти любой предлог для более частого общения с ней. Игра в нарды, например! А что? Очень даже «умное и достойное занятие», как поговаривала старая Эпросине-ханум. А однажды он предложил нарисовать её портрет. Она с удовольствием согласилась ему позировать в гостиной и он стал её рисовать, а потом вдруг уничтожал нарисованное. Снова рисовал – и вновь уничтожал. Чтобы удержать её с собой подольше… А потом он сделал ещё один робкий шаг – попросил разрешения прийти для общения в её апартаменты, поскольку гостиная в тот вечер была занята деловыми людьми…
* * *
…В цветочных магазинах Головинского проспекта дамы в огромных шляпах, похожих на корзины, перебирали розы, лежавшие в корзинах, изящных, как сами шляпки. Нико, покопавшись в кармане и вытащив оттуда немного денег, купил одну красную розу, недавно распустившуюся и благоухающую влагой, и стремглав помчался в дом, прижав цветок к груди и многократно поранив пальцы её острыми шипами.
– Это тебе, Элизабед! – сказал он у самой двери, протянув ей цветок. – Не хотел с пустыми руками приходить.
Она искренне поблагодарила его и позволила ему пройти вовнутрь. Он несмело вошел в её комнату и огляделся. Уже 15 лет он живёт в этом гостеприимном и ставшем ему родным доме Калантаровых, но эта дверь для него открывается впервые. Идеальное убранство дышало богатством. Пахло старинной мебелью, лаком и добротным дубом на полу, покрытом большим турецким ковром. На стенах, обитых тёмно-красным атласом с золотыми узорами, висели картины. В середине комнаты стояли овальный стол и стулья, чьи резные ножки были выполнены в виде лап животных. А в углу, у широкого окна, обитал кабинетный рояль из красного дерева с подсвечниками. Так вот значит откуда доносились завораживавшие его душу звуки нежнейшей музыки, которые он так часто слышал снизу…
Нечаянно его взгляд остановился на толстой старинной книге, лежавшей на столе и раскрытой приблизительно посередине. И правая его рука сама собой потянулась к увесистому тому.
– Что это, Элизабед? – робко поинтересовался он.
– А ты сам прочитай название, Нико, – предложила она и молодой мужчина, боязливо положив руку на правую сторону открытой книги, осторожно взглянул на её обложку.
– Шо-та Рус-та-ве-ли. «Ви-тязь в тигровой шку-ре», – медленно и почти шёпотом прочитал он и поднял на Элизабед свои задумчивые и наивные, почти детские, глаза. В них таились неподдельное удивление и вопрос.
– Да, это Шота Руставели, – ответила она, бережно поглаживая рукой огромный фолиант в кожаном переплёте с медными застёжками. – Любимая книга грузинского народа, сокровищница его вековой мудрости, и непревзойденный шедевр поэзии. – а завидев его сосредоточенный взгляд, спросила:
– Ты об этом что-нибудь слышал?
– Слышал… но очень мало. – он стоял смущённо, словно поражённый громом, стесняясь взглянуть ей в лицо. И, неуверенно опустив голову, он видел сейчас только её длинные точёные ноги.. Ей же, женщине просвещённой и умной, было очевидно происхождение этого чувства. Ведь Нико явно стыдился своей малограмотности. Однако, всего через миг, завидев на её лице очаровательный румянец, он смог пересилить себя и попросил:
– Ты ведь расскажешь мне о Руставели, Элизабед?
– Конечно расскажу, Никала. А ты… ты не стыдись учиться в зрелом возрасте. Понимаешь? Лучше узнать о чём-то позже, чем никогда. Ну а теперь садись-ка ты на этот диван и слушай…
