Собаки наконец одолели тягун и остановились, запаленно дыша.
- Перекур, - сказал Женька. - Осталось раз плюнуть - вон до той сопочки добраться.
Кирилл сел прямо в снег. Он был мягким и рыхлым, и Кирилл чувствовал себя в нем, как в синтетическом кресле, которое, когда в него садились, повторяло конфигурацию человеческого тела. Такая мебель демонстрировалась на какой-то из выставок, и Кирилл еще тогда подумал, что неплохо бы обзавестись хоть одним стульчиком.
Они закурили.
Кирилл посмотрел туда, куда показывал Женька. Впереди до самого горизонта тянулись безлесые сгорбившиеся сопки, и Кирилл так и не понял, какую имел в виду Женька. Слева от них в нешироком просвете виднелось море. Отсюда, с высоты, оно выглядело неподвижным, как бы застывшим, а за ним четко, словно шпили готических соборов, в небо вписывались белеющие пики гор - Камчатка.
Перед тем как сесть, Женька поправил брезент на нартах, подтянул ослабшие веревки. Потом ломиком очистил полозья от снега и стал ощупывать металлическую оковку.
- Так и есть, - сказал он торжествующе, как будто обнаружил нечто такое, что требовало величайшего уважения. - Треснула! Я чувствую, что что-то не того, скребет. Придется новую ставить. Не то задерет где-нибудь в дороге - намучаешься.
Его озабоченность показалась Кириллу беспричинной. Сам он даже не заметил, что нолозья скребут. Но раз Женька говорил - значит, так оно и было.
- Ты до этого чем занимался? - спросил Кирилл.
- В общем-то ничем, - помолчав, ответил Женька, пуская дым себе под малицу. - Вернее, всем помаленьку. После школы подался в университет, на исторический. Родители настояли. Три семестра протянул. Потом плюнул: фараоны, фараонихи, долговая кабала. С одним летосчислением намаялся, до сих пор не представляю себе обратного счета. Ушел, одним словом. Съездил на целину. Ребята подобрались ничего, дома строили. Там я специальность каменщика освоил. За лето три дома колхозничкам отгрохали. Все как надо сделали, от фундамента до крыши. Въезжай и живи. Потом-армия, стройбат. Учли, как говорится, последний род занятий на гражданке. Попал сюда. В прошлом году демебе. Тут и остался.
- Романтика заела?
- Да нет, при чем тут романтика! Ты служил?
- Спрашиваешь! Два года, в том числе високосный. День в день.
- Тогда о чем речь? Сам знаешь, после армии люди о романтике не говорят. Там каждый день романтика. К нам, бывало, как придет пароход с цементом или с кирпичом - вот тебе и романтика. Вкалываешь круглые сутки, пока не разгрузишь. Мешок на тебя взвалят, а у тебя ноги лапшой. Ничего, прешь. Про уголь я уж не говорю, я этого уголька целый Донбасс перекидал.
- А с Побережным где же ты встретился?
- Случайно. Можно сказать, из-за этих вот дьяволов, из-за собак. Иду один раз, а возле почты какой-то жлоб собаку ломиком охаживает. Я к нему: «Ты что, - говорю, - козел, делаешь?!» А он меня - подальше. Собаку я, конечно, отнял, а пока мы с ним нанайской борьбой занимались, шеф подоспел. Тот жлоб, оказывается, у него работал. Так и сошлись наши стежки-дорожки.
- И давно ты у него?
- Второй год. Как демобилизовался, сразу и пришел. Того жлоба шеф под зад коленкой, а меня, значит, взял. Мужик он в принципе добрый, прошел и медные трубы, и железные, и какие только есть. Когда десант на Курилы высаживали, шеф в первом броске был. Ты его еще не знаешь. Ему под пятьдесят уже, а сила что у медведя. Он мне рассказывал, как с одним самураем схватился. Сгреб за горло и кинул через себя. Тот и улетел. Шеф смотрит, а у него в руках только воротник остался. Две «Славы», между прочим, у шефа. Наденет как-нибудь, увидишь.
- В общем, геройский мужик, - сказал Кирилл.
- Геройский, - подтвердил Женька. - Его здесь все знают.
Они замолчали и в молчании докурили свои сигареты. Отдохнувшие собаки лежали, в снегу, хватая его жаркими пастями, а вожак поглядывал на Женьку с явным нетерпением.
- Да, - сказал Кирилл, - а в честь чего ты пса так окрестил?
Женька покосился на Кирилла, словно раздумывая, сказать или нет.
- Да так, блажь в голову стукнула. Надоели все эти Пираты да Джеки… Ну, чего рты пораскрывали? - спросил он у собак. - Ехать надо!
