Сообщения двух собеседников Лессинга, Гейблера в Вене (1775) и "бурного гения" Фридриха Мюллера в Мангейме (1777), одинаково говорят о том, что Лессинг долгое время колебался между двумя задуманными и частично разработанными им редакциями драмы о Фаусте: одна, по-видимому более ранняя, сохраняла традиционный волшебный сюжет, другая обходилась без "чертовщины", иными словами, она представляла современную "мещанскую трагедию", в которой роль демонического соблазнителя должен был играть не Мефистофель, а морально низкий человек, "злодей" пьесы, однако так, чтобы самая последовательность событий вкушала зрителю мысль, будто "дело не обошлось без вмешательства сатаны". Этот конфликт между легендарной фантастикой народной драмы и современной ее проблематикой чрезвычайно характерен для просветительского рационализма Лессинга и, вероятно, вопреки теоретическим установкам 17-го "литературного письма" привел к крушению его долголетнего творческого замысла. Недаром Мендельсон, более узкий и односторонний в своем эстетическом рационализме, пытался предостеречь своего друга Лессинга от возможных последствий подобного конфликта. В мещанской трагедии, иронизирует Мендельсон, "достаточно будет одного только возгласа: Faustus! Faustus!, чтобы вызвать неудержимый хохот всего партера" (1755) [601].
Между тем для драматургической практики автора "Мисс Сарры Сампсон" и "Эмилии Галотти" характерно именно это стремление модернизировать традиционный трагический сюжет перенесением лежащего в его основе конфликта в современную реалистическую обстановку мещанской трагедии.
Тем не менее дошедшие до нас отрывки "Фауста" Лессинга, как и сообщения Бланкенбурга и Энгеля, говорят о сохранении "чертовщины" народной легенды одновременно с ее идейной модернизацией. Лессинг первый угадал в сюжете "Фауста" его современное идейное содержание, заложенное уже в народной книге XVI века и в то же время особенно близкое буржуазному Просвещению XVIII века: трагедию исканий свободной человеческой мысли. Его Фауст — юноша, лишенный мелких эгоистических человеческих страстей и слабостей, одержимый только одной страстью: неутолимой жаждой знания. Эта страсть станет для него источником искушений и заблуждений. Но "божество не для того дало человеку благороднейшее из стремлений, чтобы сделать его навеки несчастным". Злые силы не восторжествуют. Это возглашает "голос в вышине": "Вам не победить!".
Сообщения Энгеля и Бланкенбурга свидетельствуют о том, что конфликт между традиционной фантастикой демонологической легенды, "чертовщиной", и рациональным идейным содержанием своей пьесы Лессинг намерен был преодолеть с помощью характерной для эпохи Просвещения" дидактической аллегории: ангел погружает Фауста в глубокий сон, и все происходящее на сцене, с его демонологической фантастикой, представляет лишь сновидение, предостерегающее героя от грозящих ему искушений и соблазнов.
Таким образом, оптимизм разума, характерный для буржуазного Просвещения XVIII века, сделал необходимым переосмысление сюжета, на которое не решился Марло, при всем субъективном сочувствии своему мятежному герою: спасение Фауста вопреки легенде, несмотря на его договор с дьяволом. Искание истины — удел человека, писал Лессинг позднее в полемике с представителем лютеранского правоверия, пастором Гетце, поэтому оно выше, чем простое обладание истиной ("Анти-Гетце"). Или в другом, более раннем полемическом сочинении, одновременном первоначальному замыслу "Фауста": философ, ищущий истину, заслуживает именоваться любимцем бога ("Александр Поп-метафизик").
Своеобразной попыткой претворения в жизнь советов Лессинга на уровне, характерном для немецкой театральной практики XVIII века, является "Иоганн Фауст", "аллегорическая драма в пяти действиях", впервые представленная в 1775 году труппою Бруни в королевском театре в Праге и отпечатанная в том же году в Праге и в Мюнхене, а в 1776 году в Мангейме. Пьеса имела большой театральный успех: между 1775 и 1800 годами она неоднократно ставилась в Мюнхене (где она была временно запрещена за кощунство личным распоряжением курфюрста), в Нюрнберге, Страсбурге, Кельне, Вене и других театральных центрах, в особенности южной Германии
