— Чудесная игра природы!.. — воскликнул он наконец, обращаясь к Зуде. — Замечаешь ли?
— Я видел… только раза три… и поражен необычным сходством, — отвечал секретарь, сощурив лукаво свои глазки.
Во время этого переговора на лице цыганки переливалось какое-то замешательство; однако ж, победив его, она своими смелыми взорами пошла навстречу пытливым взорам кабинет-министра и секретаря его.
— Как тебя зовут? — спросил ее Волынской.
— Мариулой, — отвечала она.
— Даже имя!.. Диковина!.. Знаешь ли, Мариула, что лицо твое самое счастливое?
— Талантливо оно и тем, что полюбилось вашей милости.
— Останься здесь; я с тобою еще поговорю.
Цыганка благодарила, приложив руку к сердцу и немного наклонившись, потом стала позади кресел вельможи, в некотором отдалении.
— Кто далее? — спросил Волынской.
Явилась малороссиянка, одна.
— Где ж пара ее? — был грозный вопрос Артемия Петровича. — Эй, Подачкин! Я тебя спрашиваю.
При этом вопросе свинцовый нос Подачкина побелел; матушка его необыкновенно дрогнула плечами и затрясла головой, как марионетка, которую сильно дернули за пружину. Этот вопрос поднял всю нечисть со дна их душ.
Правящий должность пристава сделал несколько шагов вперед и, запинаясь, отвечал:
— Это пьяница, ваше превосходительство, презлой, и пресердитый, и преупрямый, ваше превосходительство…
— Так что ж? ты не мог его усмирить?
— Доро́гой я уломал было его. Да под Санкт-Питером он начал огрызаться на меня, ваше превосходительство, мы уж и побаивались, что кусаться станет. Памятуя долг присяги и точный смысл данной мне инструкции, я поспешил набить на него колодки.
— Лжешь! тебе дана инструкция обходиться как можно лучше с людьми, которых тебе поручат: на это была собственная воля государыни.
— Божусь богом, ваше превосходительство, чтоб мне в тартарары провалиться, колодки прелегкие, и, коли позволите, я пройду в них целую версту, не вспотев. А он ехал в них, да еще в крытой кибитке!
— Куда ж он теперь девался?
— Колодки с него сбили, когда вели его сюда на смотр, и он невесть как пропал…
— Бездельник! Знаю все… я хотел только испытать тебя… ты продаешь меня фавориту…[33] Гм! людей сбывают, как поганую кошку!.. люди пропадают среди бела дня! Но я отыщу, хотя б мертвого… хотя остатки вырву из волчьей пасти!.. Пора, пора и волка на псарню!
— Саввишна! — прибавил грозно Волынской, взглянув на барскую барыню, — полюбуйся подвигами своего сынка. Как думаешь, мало его повесить за такое дело!
Саввишна поклонилась, сложа руки, и ответствовала голосом глубочайшего смирения:
— Буди твоя барская воля, батюшка! Ты над нами владыка, а мы твои рабы.
— Ты в этих делах не участница, — продолжал Волынской, смягчив голос, — я знаю, ты всегда была предана роду нашему. Но этому мошеннику стоило б набить колодки, такие же легонькие… кабы я не дал себе слова…
— Батюшка! отец родной! — завопила барская барыня, — помилуй за службу покойного мужа моего, а вашего дядьки. И я тебе, милостивец, служу сколько сил есть, готова за кроху твою умереть… Вот что ты, глупый, наделал, — прибавила она, обратясь к своему сыну и горько всхлипывая.
— С глаз моих долой, негодяй! Счастлив, что не по тебе отец и мать. Теперь оставьте меня вы все, кроме тебя, мой дорогой Зуда, и тебя…
Здесь Артемий Петрович дал знак рукой цыганке, чтобы она не уходила.
— Смотр остальным завтра!
Я цыганка не простая…
Знаю ворожить.
Положи, барин, на ручку,
Всю правду скажу.[34]
Опера «Русалка»
Волынской, цыганка, сделавшая на него какое-то чудное впечатление, и Зуда остались втроем. Тогда Артемий Петрович подозвал ее к себе и ласково сказал ей:
— Смолоду ты была, верно, красавицей?
Цыганка, несмотря на свои лета, покраснела.
— Да, барин, — отвечала она, — в свое время много таких знатных господчиков, как ты, за мною увивалось; может статься, иной целовал эти руки, — ныне они черствые и просят милостыню! О! тогда не выпустила бы я из глаз такого молодца. Но прошлого не воротишь; не соберешь уже цвета облетевшего.
— Нет ли у тебя дочки? Мне любопытно было бы видеть ее.
— Кабы имела, я сама привела бы ее к тебе на колена. Народила я деток не для свету божьего; да и кстати! не таскаются за мной, не пищат о хлебе. Уложила всех спать непробудным сном.
