– Ладно, хрен с тобой, – буркнул комбат, присаживаясь на сиденье и пристраивая рядом автомат. – Насчет дальнейших действий соображение имеешь?
– Сейчас главное – не останавливаться. Максимум через полчаса, скорее даже раньше, ударим в тыл фрицам в районе Мысхако. Противника мы всполошили, но опомниться и организовать оборону он вряд ли успеет – как я понимаю, за день его наши здорово потрепали. Так что шансы на успех велики, даже очень. Часть грузовиков, наверное, останется на ходу, можно будет перегрузить раненых. Да и пушки бы забрать стоило, жалко бросать. Хотя насчет грузовиков – не принципиально, на плацдарме особо не покатаешься, места маловато. Он всего-то шесть на четыре кэмэ, не развернешься.
Уже произнеся последнюю фразу, Алексеев внезапно подумал, что с точки зрения комбата звучит она достаточно двусмысленно: откуда ему, собственно говоря, знать размеры этого самого плацдарма, если он там еще не был? Блин, снова он прокололся!
Кузьмин, впрочем, ничего не заметил, занятый совсем другими мыслями:
– Согласен, останавливаться никак нельзя. Поехали?
– Ага… – Степан замер, прислушиваясь. Стрельба потихоньку стихала, основную часть фрицев уже перебили, и сейчас морские пехотинцы подчищали уцелевших. Тех, кто ломанулся искать спасения в лесу, не преследовали – ночью в зарослях, пусть даже и зимних, просматриваемых насквозь – в темноте, ага! – особо не навоюешь.
Старлея насторожило другое: со стороны головы колонны накатывался гул двигателя возвращающего танка. Сделав знак Аникееву – «не высовывайся, мол», – он аккуратно выглянул из-за корпуса бронетранспортера, разглядывая приближающийся «Стюарт». Ай, молодцы, танкисты, хорошо поработали, не дали себя спалить!
Лихо затормозив перед «двести пятидесятым», танк остановился, качнувшись взад-вперед. Мотор продолжал работать, отплевываясь сизыми облачками отработанного бензина. Броню покрывали следы многочисленных пулевых попаданий. Правая надгусеничная полка оказалась сорвана напрочь, левая лишилась надкрылка и задралась кверху, смятая ударом. Гусеницы и опорные катки боевой машины влажно отблескивали в свете горящего грузовика, и Степан догадывался, от чего именно. Особенно учитывая намертво намотавшуюся на ведущую «звездочку» тряпку, подозрительно напоминающую изодранную до состояния ветоши немецкую шинель. Степана увиденное удивило не особенно: приходилось читать в мемуарах прошедших войну ветеранов, что порой после атаки на живую силу экипажам советских танков приходилось ломами и лопатами выковыривать из ходовой останки перемолотых гусеницами фашистов.
Из башенного люка выбрался танкист, спрыгнул на землю. Обежав бронетранспортер, разглядел в проеме десантной дверцы комбата, вытянулся, инстинктивно поправив шлемофон:
– Товарищ капитан третьего ранга, командир танкового взвода младший лейтенант Паршин! Разрешите доложить. Вражеская колонна уничтожена, дорога свободна!..
Район Мысхако – Станички,
5 февраля 1943 года
Перехватив танкиста, Алексеев наскоро выяснил подробности – следовало понимать, что ждет впереди. Рассказ младшего лейтенанта много времени не занял. Продолжая спихивать с дороги вражеские грузовики, танк быстро достиг головы колонны. Из пушки сделали всего три выстрела – берегли боеприпасы. Двумя разбили бронетранспортер, третьим накрыли попытавшуюся удрать легковушку, видимо, командирскую. Сколько людей было внутри, танкисты не знали: после прямого попадания развороченный взрывом автомобиль сразу загорелся, так что наружу никто не вылез. Немцев не щадили, расплачиваясь за сгоревших на побережье боевых товарищей – давили гусеницами, расстреливали из пулеметов, после чего снова давили уже упавших. Закаменев лицом, механик-водитель старался не упустить никого из мечущихся в панике гитлеровцев. Пришедшие в себя фрицы начали было разворачивать поперек шоссе одну из противотанковых пушек, но мгновенно оценивший опасность Паршин бросил боевую машину на таран. М3, понятно, не тридцатьчетверка и тем более не КВ, но двенадцати тонн брони хватило, чтобы уничтожить орудие. О том, что при этом они едва не застряли, чуть не порвав гусеницу, Михаил на всякий случай умолчал – сам виноват, незачем было пытаться его раздавить. Причесав из пулеметов разбегающийся расчет, младлей решил возвращаться – отличить фашистов от атакующих морпехов в темноте было нереально. Задавить своего и получить в ответ гранату в ходовую не хотелось.
